Андрей Шилин - Последний репортаж, или Летопись проклятой миссии

– Тьфу ты! – облегчённо вздохнул Пашка. – Опять прикол.

– Где прокололась? – прищурилась Татьяна. – На стерилизации? Ах ты, моя Роза Сябитова.

– Теле… трах… транс… Тьфу ты, чёрт! Тань, я же не совсем дурак! Трусы от флага отличу.

– Да ну!

– Танюш, я же как лучше хотел, – краснея, пробубнил Пашка.

– Слушай, Паш, я всё поняла, ценю, помню, – Татьяна взяла его под руку. – Но давай договоримся и тему детей-мужей забудем: я своё отгуляла. После той истории врачи запретили. Медицина, говорят, бессильна.

– Танич, без обид, – заглянул ей в глаза Пашка. – Лады?

Татьяна пожала протянутую руку. Игривый взгляд говорил о том, что не лады.

– А сколько ты там себе годков отметил? – Бочарова скептически оглядела Пашку сверху вниз.

– Сорочан. А что?

– А ты в курсе, что сорок лет не отмечают?

– Ну, это пусть суеверные трезвенники пропускают такой повод, – фыркнул Пашка. – Я выше этого.

И рукой в воздухе отмерил, насколько он выше предрассудков.

Татьяна продолжила:

– Так ты же, получается, сам молодой, красивый, незакомплексованный. В самом расцвете, – она демонстративно стряхнула пылинки с Пашкиных плеч и закончила, – сил.

– Продолжай. – Пашка улыбнулся, обнажив ряд крупных зубов.

– Вот ты и занимайся демографией, патриот, – обрубила мечтания моложавого мужичка Бочарова.

– Чего?

– Сам рожай!

– Ага… То есть как сам? Бочарова, ты в своём уме? – возмутился Мирный.

– А что? Не вижу противопоказаний. Мужчина репродуктивного возраста. Почти здоровый. Ты же перевернёшь устоявшиеся представления научного сообщества.

– Я – да. Я переверну. Я сейчас тебя, Танич, переверну и всыплю горячих. – Пашка шутливо погрозил Татьяне тряпкой.

– Догонишь – всыплешь.

– Догонишь… Я догоню. Я же гонщик.

Он угрожающе двинулся на Бочарову, которая, по-боксёрски пританцовывая, отходила за машину. В руке её появился импровизированный микрофон.

– Уважаемые болельщики! Вы наблюдаете самый напряжённый момент гонки. На трассе появляется елшанский гонщик Павел Шумахер. Он легко входит в поворот, но теряет три сотых секунды…

Бочарова остановилась у багажника и упреждающе выставила руку ладонью вперёд:

– Финиш, Павлуха. Давай, открывай закрома, доставай пироги.

– Танич, если бы я тебя не знал, то никогда бы не понял, о чём ты говоришь, – усмехнулся Пашка.

Он подошёл к дверям задка и уверенно распахнул их. В двух больших дорожных сумках было собрано продовольствие, заготовленное для поездки. Хлеб, лук, колбаса, помидоры, огурцы, полтора ведра замаринованного мяса для шашлыка – вот те таинственные «пироги», о которых говорила Татьяна.

Увиденное удовлетворило её. Запах маринада заставил сглотнуть предательски заполнившую рот слюну.

– Но здесь не всё, – укоризненно проворчала Бочарова.

– Обижаете, Татьяна Викторовна, – насупился Мирный и отодвинул в сторону палатку, под которой на мягком коврике лежали четыре плоских бутыли с коньяком. Он упаковал всё обратно, по-родительски пригладив ладонью, и обратился к Бочаровой. – Мы же на два дня?

Утвердительный кивок начальницы успокоил встревоженного «завхоза».

– А то я сбегаю ещё. С этим продуктом особая деликатность нужна. Его много никогда не бывает. И если что, куда бежать посреди леса? И колбасы копчёной побольше взять бы. Танич, одно твоё слово, и… Пока Лёшка с Наташкой не пришли. А?

– Палыч, не тревожься. Всё нормально. Мне хватит, – при этих словах Бочарова сделала паузу, дожидаясь реакции Мирного. – Да нам хватит! День, другой – и всё будет кончено. А несколько эпизодов снять – дело пары часов. Потом из этого материала можно будет такое склепать – пальчики оближешь.

– Танюш, пока вы там станете своё клепать, я своё так заклепаю – во рту будет таять и говорить, какое оно бесподобное.

– Ещё раз прошу: без самодеятельности, – погрозила пальцем Татьяна. – А то я тебя знаю. Не дай Бог промахнёмся мимо нужного поворота – и сенсации конец! И по дороге слушай меня. Я там знаю каждый куст. Не забудь вовремя повернуть, а то…

– Здравствуйте! – раздалось вдруг за спинами Татьяны и Пашки.

Оба вздрогнули и обернулись. Перед ними стоял юноша лет двадцати. Детская непосредственность проявлялась во всех его чертах: и в странноватой инфантильной улыбке, как будто он хотел всем понравиться, и в бегающем взгляде, в скромной позе – юноша немного сутулился, как будто хотел казаться меньше ростом.

– Андрей? Э-э-э… – спросила Татьяна, пытаясь для приличия вспомнить отчество.