Юлия Котикова - За красным небом

И, чёрт его знает, что пошло не так, но вакцины от вируса не защищали. Они как-то меняли людей. Слухи ходили, что в вакцине было ДНК, которое встраивалось в человеческую и превращало её во что-то новое. Отсюда и название: Новые.

– Вакцина оживляла мертвых?

– Нет, те, кто умер от вируса, те всё, с концами. Эта дрянь на живых работала. Как бы перезагружала систему, а включался уже не старый человек, а… Ну, другой.

– То есть, часть людей погибла во время пандемии?

– Умерли почти все, если уж быть точными. Каждый день десятками тысяч заражались.

– А выжили только вакцинированные?

– Они просто изменились. Выжили те, у кого был иммунитет к вирусу, но не было желания делать прививку.

– У тебя иммунитет?

– И у тебя тоже.

– Бред какой-то.

– Ну, как есть.

Грейс пожала плечами. Мол, какой смысл спорить? Что могла, рассказала, а верить мне или нет, дело твоё.

– Можешь спуститься к ним и спросить их версию произошедшего.

– Нет, спасибо.

Грейс снова взялась за лепёшку.

– Мир накрыла волна паники. Люди кричали повсюду, и, Господи, что это были за крики, ты даже не представляешь! Потом всё стихло. Машины встали, электричество отрубилось, на улицах никого. Кто живой – прячутся, а кто не совсем, ищут их. А, что там, лирика это всё! – она вдруг раздражённо махнула рукой. – Никаких людей я не убивала, понятно? Бросить тебя хотела, это да. Испугалась, что умрём вместе. А вот специально убивать… Такого не было ещё.

Стефани невольно обратила внимание на слово «ещё».

– Они бы нас съели?

– Съели, покусали. Не знаю даже, что хуже. Стать, как они или быть сожранной заживо? Так себе выбор.

Стефани откинулась на спину, обдумывая услышанное.

– Знаешь что? Ты ложись спать, – устало предложила Грейс. – Я тебя посторожу. А утром… Если хочешь, пойдём со мной, мне компания не помешает. Ну а не захочешь, останешься, настаивать не буду.

– Я тебе пока ещё не доверяю, – упрямо ответила Стефани.

– Это сколько угодно, мне не жалко.

– Ты можешь быть маньячкой.

– Да не убивала я никого, – терпеливо напомнила Грейс. – Ты и сама это знаешь! Тьфу ты! Знала, во всяком случае.

Она отвернулась, показывая, что разговор закончен. Болтовни на сегодня ей хватило. Какое-то время Стефани упорно боролась со сном, но в конце концов уступила, решив, что намерения Грейс выглядели гораздо более дружелюбными, чем намерения тех, кто ломился внизу.

Она уже видела десятый сон, когда небо посветлело и на горизонте забрезжили первые лучи восхода. Грейс, съежившись, сидела у затухающего костра, наслаждаясь открывающимся видом. Свое обещание охранять Стефани она сдержала.

Туман, густой и плотный, как меренговая шапочка на ореховой корзинке с нежной карамелью, понемногу рассеивался. Лучше от этого не стало: изображение оставалось плоским, каким-то двухмерным. Тени стали глубже, контуры расплылись, а цвета поблекли.

Хесус помнил эти чудесные карамельные пирожные, помнил, как его мама обжигала меренгу старенькой, видавшей виды газовой горелкой, и там, в его памяти, цвета оставались яркими, сочными, но в жизни всё виделось словно через толщу мутной воды.

От этого жутко болела голова. И Хесус был голоден. Он снова зажмурился, возвращаясь на кухню их маленького домика на побережье: запах орехов и карамели, на маме платье цвета морской волны и фартук в мелкий цветочек. Хесус знал, что эта женщина – его мама, он знал, что любит её, но чувство это покинуло его сердце, и пустота внутри стала почти осязаемой. Превратилась в голод.

Хесус не мог вспомнить и вкуса. Запах был таким густым, щекочущим ноздри, словно пирожное было в его руке, но вкус… Вкус ускользал. Чем отчаяннее Хесус пытался его схватить, тем глубже тот прятался. Боль и отчаяние потоком хлынули в сознание, а потом всё затмила ярость.

Но хуже, хуже всего было то, что выразить эту ярость Хесус больше не мог. Она кипела и бурлила внутри, требуя выхода, но слова, которыми он с такой лёгкостью жонглировал ещё пару дней назад, разлетелись на отдельные буквы и закатились под кровать. Там, в пыли, им суждено было остаться.

– ВУУУУУУУ, – взревел Хесус, скатываясь с кровати.

Ноги его запутались в простыне, и он разорвал её в бессильной злобе, как лист бумаги, на мелкие клочки. Этого оказалось недостаточно. Покачиваясь и продолжая выкрикивать бессвязные звуки, Хесус снёс с комода все фотографии и вазочку с увядшим цветком лилии внутри. Звон стекла вонзился в барабанные перепонки, запах застоявшейся воды вызвал рвотный позыв.