В конце концов на Миху наплевали даже самые большие энтузиасты и приверженцы школьного спорта. А потом мама дала взятку в поликлинике, и он принес завучу справку, навсегда освободившую его от беспокойств дурацкой физры.
Так что теперь, если по-честному, шансов у него не было.
«Каюк тебе, Жирбас, долго ведь ты не протянешь», – подумал он отрешенно о самом себе. И черный кобель, догоняющий толстого мальчишку, подумал так же.
Миха еще трепыхался, но собачье дыхание слышалось уже совсем близко за спиной, и кожа на затылке в ожидании нападения натянулась и налилась холодом.
И тут неловкий Жирбас споткнулся, зацепившись ногой за какую-то арматурину, торчавшую из земли.
«Все», – признался Миха самому себе. Он полетел на землю кубарем, пал лицом вниз и закрыл глаза в ожидании, когда в его спину вцепятся острые клыки и начнут полосовать, грызть и рвать на куски…
Темнота. Перестук крови в ушах. Ожидание смерти.
И вдруг – жалкий визг собаки, тишина и сразу после – голос.
– Вставай. Зачем лег? – раздалось сверху.
Жирбас, пыхтя, осторожно поднял голову: прямо перед ним помещались, словно столбы, чьи-то громадные ноги в джинсах и кожаных сапогах с латунными шпорами над каблуком.
Черного пса нигде не было. Вообще ни одной собаки не было рядом: вся стая смылась, исчезла.
Жирбас перевернулся на бок; встав на четвереньки, задрал голову вверх: над ним стоял, усмехаясь одними уголками губ, высокий черноволосый тип.
Кожа его отливала красноватой бронзой, и Жирбас немедленно ему позавидовал: на такой коже никакие прыщи не могут быть видны. Интересно, он от рождения смуглый или где-то загорел до такого состояния?
Во всяком случае, от прыщей этот тип явно не страдал. Да и вообще ни от чего: глаза его смотрели на мир расслабленно и беззаботно. И собаки ему нипочем, и гаражи эти вонючие… Он стоял, как Терминатор посреди мира, весь такой крепкий и самодостаточный, сам себе целый мир.
Жирбас, кряхтя, поднялся. Втянув пузо, попытался застегнуть молнию на штанах – она разъехалась во время позорного падения. Жирное белое брюхо, вывалившись из брюк, колыхалось над ширинкой, как беспозвоночный моллюск, вылезший из раковины.
Черноволосый с презрением смотрел на его дурацкие попытки.
– Тебе нужен тотем. Защитник, – сказал он.
Жирбас глянул: черноволосый не смеялся, не шутил, не ерничал. Глаза его были темны и непроницаемы, взгляд спокоен и скучен, как пляж на заливе в ноябре.
И от этого его ровного и уверенного спокойствия у Михи вдруг потеплело на душе: жаркая волна благодарности всколыхнула и затопила сердце.
– Пойдем со мной. Я тебе помогу, – сказал черноволосый.
Затолкав на место свое дурацкое белое брюхо, Жирбас вперевалку заторопился за удивительным незнакомцем. Он боялся упустить его. Ведь это был единственный в его недлинной четырнадцатилетней жизни человек, который не насмехался над его весом, не укорял его размерами одежды и даже не призывал к немедленному переходу на здоровый образ жизни и правильное питание.
Он просто хотел помочь. И благодарный Жирбас торопился изо всех сил, чтобы принять эту выпавшую и на его долю частицу счастья.
Его тотемом, как ни странно, сделался стриж. Стремительная легкая птица.
Он совсем не приспособлен к тому, чтобы добывать пищу, ходя по земле. Стриж питается только в полете. Раскрыв острый клювик, он на лету заглатывает нерасторопных насекомых. И никакого другого способа жить стрижи не знают.
Если стриж не сумел полететь – он погибнет…
– Жирбас! Ты что там делаешь? – окликали его знакомые пацаны со двора – все до единого подонки.
Голоса их звучали странно, будто бы испуганно. А он стоял на самом краю брандмауэра, раскинув в стороны руки, и просто ловил ртом ветер… Наколотая сзади, на жирной шее, птица топорщила крылья, и перья шелестели от колебания воздуха.
Жирбас сделал уверенный шаг вперед. Он не испытывал ни капли страха.
Когда его тело распласталось на асфальте внизу, птица уже кувыркалась в воздухе, радостно ныряя в свежих потоках зюйд-оста.
– Жирбас? – неуверенно прозвенел одинокий мальчишеский голос.
По карнизам, постукивая коготками и курлыкая, бродили голуби.
* * *
– А ты не передумаешь?
– Ты что? Я? Никогда!
– Во веки веков?
– Бесконечно!
Только шестнадцатилетние могут так легкомысленно обходиться с вечностью, швыряя ее направо и налево. И сколько б ни кинули – у них все равно остается еще много. По крайней мере до 21 года – целых 5 лет.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу