Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

Внутри оказалась еще одна папка: «Жизнь».

Я удивился, но открыл и ее. И тут на меня посыпался вал: один за другим стали открываться файлы с фотографиями. Каскадом, массой, они заполнили весь экран и начали налезать друг на друга, множась и множась, так что трудно было разглядеть изображенное на них.

Но я все-таки увидел: на каждом снимке был я. Во всех ракурсах, разных лет, разного качества фотки – и на каждой только я.

Вот я сижу на горшке в доме бабушки и дедушки. Вот я в детском садике, стою под елкой в костюме зайчика с Леной Сторожевой в паре. Вот я играю на гитаре в школьной музыкальной студии. Сдаю экзамены по вождению. Сижу в обнимку с Риткой Ивановой, моей первой любовью… Тут даже и Соня была. Соня, роман с которой чуть не закончился свадьбой не далее как прошлой весной…

Но откуда же все это?! Мама дорогая!

Ошеломленный и ошарашенный, я сидел, похолодев, вытаращив глаза на экран, в каком-то ступоре. Одна мысль билась в голове, как крохотная корюшка на сухом берегу: этого не может быть! Этого быть не может! Никак не может быть этого!

Трясущейся рукой я захлопнул шкатулку Пандоры – закрыл папку «Жизнь» и папку «–» – тоже. Фотки остались на рабочем столе, я принялся закрывать их, одну за другой, яростно кликая мышью.

Фоток было много, и уже через минуту у меня устала рука.

Из коридора доносились приближающиеся голоса: Пашка с Женей о чем-то на ходу спорили вполголоса.

Тогда я покликал правой кнопкой мыши, вызвав на экран серую табличку с вопросом:

«Вы действительно хотите отправить „Жизнь“ в корзину? Папка создана 5 января 1979 года».

У меня чуть мозг не треснул от этой информации: не знаю, кто и когда создал проклятую папку, но указанная дата – день моего рождения!

Тем не менее я собрался нажать «Да».

Почему?

Не знаю. Бывает, человек действует будто бы против собственной воли, словно поддавшись гипнозу или наваждению. В моем случае никакого гипноза не было, конечно.

Но так на меня действовал страх. Я испугался.

Я сидел рядом с этой умной, но абсолютно равнодушной ко всему человеческому железякой – сервером, один, в полутемной комнате, и мне было жутко сознавать, что вся эта мистическая муть, вся эта чертовщина, которую мне так убедительно нагнали мои коллеги, которым я, вообще-то, уже привык доверять, – все это может оказаться правдой.

Если я не удалю эту чертову папку – значит, я поверю, что в ней действительно содержится то, что они говорят. И как я буду жить с осознанием, что моя жизнь и впрямь находится под контролем какого-то таинственного неизвестного существа, цифрового призрака, «файлов смерти»? То же самое небось чувствовал Кощей Бессмертный, вынужденный жить под страхом где-то спрятанной иглы, которая может попасть когда угодно в чужие руки. Но ведь я не Кощей Бессмертный! И совсем не готов к такому чудовищному давлению на психику.

А если я удалю эту папку… Я не знаю, что тогда может со мной случиться.

Но я четко знаю, что случится, если не удалю: придется жить в вечном страхе. Нет уж, увольте.

Я решительно занес курсор, зажмурившись, долбанул «да» и попробовал зачистить корзину.

Выскочила новая плашка: «Вы действительно хотите безвозвратно удалить „Жизнь“?»

Больше я ничего сделать не успел. В серверной погас свет; только красные и зеленые диоды компов продолжали зловеще мерцать в темноте. В коридоре послышались шаркающие шаги.

Я замер, глядя на контур дверного проема, обрисованный слабым свечением аварийных ламп. Тени. Чьи-то длинные тени скользили в мою сторону из коридора. Горло мне сдавил спазм, и я не мог нормально вздохнуть.

Потом свет снова загорелся, и тени превратились в людей. Паша. Женя. Они вошли и осуждающе уставились на меня. Они молчали. Но шаги в коридоре не затихли. Вслед за Пашей и Женей вошли еще люди. Геннадий Ильич? Журавский? Татаренков? Костя Литвин? И еще двое, которых я никогда не видел в конторе…

То есть почти половина мужского состава фирмы оказалась внутри здания.

Но ведь я своими глазами видел, как они выключали технику и покидали рабочие места!

Ничего не понимаю. Всего пару минут назад офис был пуст, не было никого, кроме нас троих. Откуда же взялись эти? И чего они, собственно, хотят от меня?

Сотрудники фирмы приближались ко мне молча, с одинаковым странным выражением на лицах. Если я не совсем дурак, такое выражение можно расшифровать только одним способом: озлобление. «Парень-мы-тебе-сей-час-отомстим», – вот что я прочитал на лицах вошедших, и сердце у меня ухнуло куда-то вниз, под ребра.