Роза Поланская - Дом северных ветров

– Вы меня просто убиваете, – и ни одной ноты, всплеснувшейся волной – гладь безбрежная.

– Та ты и так… – и она замолчала, не договорив. – И все тебе неймется. Когда съедешь от нас?

Он не произносил ни слова. Слышно было, как в окно влетела доживающая теплые деньки муха.

– Когда вы, Лида, умрете. Вот тогда. Через ваш труп.

И в полной тишине зажужжала запутавшаяся в занавеске муха.

Я стояла, словно дерево, корнями в землю вросшее, и не могла пошевелиться. И только когда услышала его удаляющееся «я к себе», смогла отделить подошвы от вмятой травы и пробраться на асфальтовую дорожку.

Села на железную кровать, бессмысленно всматриваясь в желтые волны травы, бушующие от ветра. Потянулась к мрачному цветку шиповника, еще не успевшему облететь. Но не сорвала. И кольнуло внутри: на фоне бескрайних сугробов вокруг военной части Хабаровска – ягоды шиповника, красными каплями крови застывшие на белом…

Наклонилась, сорвала травинку и подняла глаза вверх. В окне второго этажа – силуэт мужской, недвижимый. Словно манекен картонный. Но когда абрис нечеткими линиями назад опрокинулся и исчез, я поняла, что под наблюдением пребывала.

Что ж. Имеет право. В конце концов, я его сегодня подслушивала. Один – один.

Потом стояла оглушенно посередине комнаты, глядя в открытый чемодан.

Уехать прямо сейчас.

Недоразобранное вчера барахло, сваленное небрежной кучей на столе, ждало моего следующего шага: вновь быть втиснутым в чемодан и отправиться в очередное привычное путешествие по большому городу или остаться в этом тереме.

Остаться?

Я перевела взгляд на окно – на маленький квадрат отрешенного мира с резко притянутым небом, словно город раздавлен и вбит в ринг. Пустоты в груди не было. Страха тоже. У меня не было названия тому, что я чувствовала. Со-причастие к чему-то, что не имеет имени. Запах полыни, растертой в ладонях, – откуда это?

И я села на кровать смиренно – монахиня после пострига. Резко захлопнула чемодан и принялась торопливо расставлять вещи в ящики стола и на две массивные полки над ним. Быстрее. Быстрее. Только не мысли в моей голове. Не эта дробная невнятная каббала – глоссолалия обрывочных мыслей.

Чемодан наказанно стоял в углу, виновато смотрел. Полоска солнца отделяла его край и делала кособоким. Кто знает, когда я соберу чемодан вновь… И чудилось, что он понимает, вздыхая: «Никогда».

Но этот дом неизбежно станет моим прошлым, как и все вокруг. Как и весь этот мир. Рассыплется в прах, песком разнесется в другие земли, размоются очертания города, сотрутся лица, руки, губы, взгляды, разлетятся слова, сжимаемые в слепом отчаянии руками, – не удержать.

Никогда… – тяжелое слово. Но с крыльями – не остановить, вцепившись.

Навсегда – камнем громадным вдавившее, но бескрылое – нельзя дышать.

Вечером дом шепотом и тенями наполнился. Не было ничего, но внутреннее дыхание стен ощущалось словно, и покачивание люстр в комнатах от склонившейся во сне крыши, упирающейся незримо подбородком к чердаку.

За стеной слышалось чье-то присутствие: скрип кровати, раскрывшаяся дверца ящика стола, звяканье ложки о края чашки, глухое падение предмета на пол – я почему-то решила, что книги. И чувство, что звуки не слышатся, а только чудятся – радаром внутренним, не в голове находящимся, а где-то в области груди – на уровне интуиции.

И в свете электрического освещения черный квадрат окна висел картиной Малевича – черной иконой.

Раскрылась соседняя дверь со скрипом – словно под кожей лезвия шевельнулись. И когда шаги в коридоре стихли, я слезла с кровати и вышла из комнаты.

Стояла, опершись о перила, смотрела вниз – на желтый обломок света, растущий из проема кухни.

– Чайник горячий? Давно ставили? – вновь этот мертвенно-спокойный голос квартиранта, из кухни доносящийся.

– Да уж давно. Подогрей, Саша. Там ишо в каструле борщ говяжий, – баба Лида говорила сонно, хрипло немного.

Пшикнула вода, звякнул чайник о железную решетку плиты.

– Девица не уехала?

– Нехай живет.

– Вы моей повторной смерти хотите.

– Да ты итак, Саша, бледный, как поганка. Не хуж смерти. На портрете-то вона какой красавец. Спортился ты, ей-богу!

– Значит, не послушала меня девица…

– Нехай живет, я тебе говорю! Съехал бы уж.

Послышался звон чашек и ложек.

– Да не уеду я.

– Смерти ждешь моей? Только вот ты не из-за меня здесь. Из-за Натали.

Чайник снова стукнулся о решетку.

– Молчишь? Из-за нее, значит. Горемычный ты, Саша. Ох и горемычный.