Дон Арк - Остатки страха

Я ступил на первую снизу ступень. Все повторялось, только на тот момент я был внизу и торопился.

Ступень заскрипела. Я вдруг понял, что забыл самое важное: волю. Я нуждался в ней так же, как в летний зной человек нуждается в глотке воды, а еще лучше – в бутылке.

Я прыгал по лестнице, словно обезьянка. Невыносимый скрип, смешивавшийся с жутким воплем и звуками какой-то чертовщины, которая творилась позади меня, – все это раздражало, но в то же время подгоняло как можно скорее выбираться из вонючего подвала.

Тело болело. Я бился о прямые углы ступеней и тут же получал разряд отягощавшей все мое тело боли. Я дрожал под натиском звуков и пытался думать, каким лучше способом спастись, в какую, мать его, секунду нужно захлопнуть люк, чтобы ни одна вопящая сволочь с вампирскими клыками не вылезла за мной в кухню.

Биться с ними я не желал. Я вообще не был жестоким человеком или тем, кто готов драться в кровь со своим соперником, даже если соперником этим являлся бы какой-нибудь монстр в ночи, голодный, страшный, вонючий, наполненный жаждой убийства и… всевидящий.

Меня до конца не покидало ощущение, что все те двадцать, или тридцать, или сорок крыс, что преследовали меня, знали каждый мой шаг наперед. Они видели меня, способны были прочитать мои мысли, точнее – обрывки мыслей, кадры, которые проявлялись в мозгу и тут же растворялись от последующего тона вопля.

Голова моя сильно болела, когда я запрыгнул в проем. Радость заполнила меня, как бокал наполняют вином. Лучи солнца, сквозь окно проходившие в кухню, стали для меня наградой за преждевременную победу. Но ноги мои оставались на первой сверху ступени. Только я поднял правую в надежде занести ее на кафель, как в левую вошли острые зубы… или клыки. Или что это, черт побери, такое было?!

Я воскликнул от боли, но заставил себя тут же замолкнуть. Какой может быть крик, когда надо искать способ спасения собственной ноги, на которой ты ходил по улочкам любимого Брэндона более семнадцати лет (ладно, не совсем так, но все же)? Стоявшая невдалеке пустая картонная коробка показалась мне достойным орудием.

Схватив ее дрожавшими пальцами, я ударил мерзкую тварь не прицеливаясь, просто ударил, и картонная коробка полетела вниз – дрожавшие три пальца не удержали ее. С детства отец говорил мне что-то в духе: «Не бери ничего одним пальчиком – бери обеими руками!» Он был прав!

Наверное, в ту секунду в глазах моих, помимо страха, мелькал затухавший огонек воли. Отчаяние заглатывало меня, как анаконда свою добычу. Я даже перестал дергаться, когда крыса сжирала разом два моих пальца – так называемые средний и безымянный. Боль как будто на секунду вылетела из меня, тем самым сделав тряпичной куклой, а через секунду – влетела шалой молнией.

Я встрепенулся и взвыл – настолько боль была адской во всех смыслах этого слова. Я заметил, как остальные крысы уже карабкались к первой сверху ступени. Они прыгали и сваливались вниз, подбегали к первой нижней ступени, запрыгивали на нее, после чего, поджав розовые хвосты, перепрыгивали на следующую…

От накатившего на меня ужаса я начал трясти левой ногой. Крыса вцепилась в нее мертвой хваткой, явно не желая отпускать излюбленный деликатес. Однако мне настолько стало плевать на свою ногу и на то, что будет с живым созданием, что отбросил ногу в косяк проема. Крыса шлепнулась, заревела. Да, заревела, никогда я не слышал подобного. То был крик ужаса, еще более жуткого, чем тот, каким был напоен любой из моих криков.

Я продолжал бить крысу, иногда прижимая ее плотнее к косяку, желая тем самым выпустить ее кишки. Я уже представлял себе, как те розовой густой струйкой сползают на тела остальных крыс, передвигавшихся по полу подвала. И в тот момент я почувствовал стыд. Мне было стыдно, что я в своей жестокости, вызванной главным образом трусостью, дошел до подобного.

А крысы приближались. Трем из них оставался один прыжок, чтобы взобраться на первую сверху ступень, и еще один, чтобы воткнуть свои клыки в мою плоть. И это заставило меня забыть слово «стыд», заменить само чувство на нечто иное… На страх.

В те дни страх был моим главным помощником.

Мертвая крыса, еще несколько секунд назад висевшая на моей левой ноге и пожиравшая два пальца, обмякла и полетела вниз. Из подвала донесся шлепок. Я даже не желал смотреть туда, чтобы не вызвать тем самым очередной рвотный позыв. Снизу донесся писк.

Если крысы (во всяком случае, те) способны ненавидеть, значит, на тот момент я был для них самым ненавистным созданием на планете. На пощаду можно было даже не надеяться.