Ирина Азина - Девочки из первого Г

Заполучив сразу двоих школьных подруг, я приоткрыла для себя огромный новый мир, мне прежде недоступный – изнанку чьей-то посторонней жизни. Безжалостно забросив бедненькую Эльку, я то и дело убегала к новым увлекательным знакомцам, и:

– Входи, входи, кызым! Не бойся, я Абика…угощу вас хворостом…садись, садись тут, рядом с Суфиёй…ты не татарочка, кызым?

– Рахмет, бабуля! Нет, я русская, это наши ближние соседи научили… знаю пару слов, и хворост ела, и люблю ужасно ваши треугольники!

– Ай, Аллах! – смеётся Софина Абика, – Ну, тогда я тебя замуж за татарина отдам! Татарам можно жениться на русских, кызым, а вот татарочке замуж за русского никак нельзя! Нет, кызым, нельзя… Вдруг только Суфия соберется замуж за русского выйти, так я сама ей ноги выдерну, если доживу, даст Аллах!

Услышав в первый раз такое наставленье, я ужасно изумилась. А потом привыкла, и подобные беседы неуклонно укрепляли нашу дружбу с бабушкой Софии:

– Есть татары на земле, кызым – обычные татары, просто тьма! А есть мишары – чистая и древняя, не смешанная кровь! Они все светлые, и волосы как золото, а кожа как фарфор, с глазами словно небо или летняя трава… Смотри, не вздумай только выйти замуж за простого, чёрного татарина, кызым! Ты поняла?!

– Конечно, поняла, Абика! – я смеюсь, а бабушка немного сердится беспечности моей, и достаёт из ящика комода фотографию. На старой карточке, узорчато изрезанной по краю, портрет неслыханной красавицы –эльфийская царица, не иначе! Разлёт бровей, ресницы словно бархат, ясные огромные глаза, и головной убор с монистами, похожий на корону…

– Кто это?! – я, едва дыша, глазами ем картинку, сохранившую такую красоту…

– Я, кызым… – вздыхая, отвечает мне Абика.

– Ты?! Ой, простите…то есть, вы? Да неужели…

– Да, уж вряд ли и узнаешь…

– Ну почему…– гляжу и на портрет, и на живой оригинал, – Глаза практически такие же! И даже лучше! А ведь это фото не цветное…

– Ай, мой кызым, ты льстишь своей Абике…

– Вовсе нет! – я протестующе машу рукой, – Так вот же на кого похожа наша Софа! Довольная Абика улыбается и гладит ласково меня по голове. Потом, как будто спохватившись, добавляет:

– Но смотри, кызым! За рыжего ни в коем случае не выходи! Такие люди как большой огонь – заманят, и сожгут дотла…Ты поняла меня, кызым?!

– Да, поняла, Абика! – говорю уже серьёзно.

– Ну, вот и хорошо! Пойдём, теперь пора обедать!

Так мы и жили в нашей Комаровке, обмениваясь крашеными яйцами и хворостом, и, убегая мимо православной церкви вслед за ручейком до каменной мечети на углу, ловили звонкие монеты на великий мусульманский праздник – все, любые дети, без разбора…

И, когда в начальной школе вышло так, что моя собственная жизнь разбилась на осколки, мне оставалось только это – думать, что вокруг всё может рухнуть в одночасье, а большое Софино семейство в веки вечные останется таким же: и Абика, и родители…прекрасные обеды, славный и гостеприимный дом, накрытый стол, покой и тишина «передних» комнат – незыблемо сейчас, и завтра, и всегда…

Оксанкин дом и всё её семейство были, разумеется, другими; но не менее прекрасными. Начнем с того неоспоримого достоинства, что улица Седьмая-Крайняя, как её мы просто называли, простиралась вдоль огромного оврага. Строго-настрого всем детям Комаровки запрещалось залезать в овраг; и все, конечно, лазали тайком. А после школы мы нередко возвращались под конвоем её бабушки – усердной, ненавязчивой и тихой, словно первоклассный сыщик. Оксана погоняла своей смирной, тихонькой бабулькой как хотела, и ей всё сходило с рук:

– Бабуль, иди вперёд, а мы тут поболтаем!

– Ну-ну, болтайте на здоровье, а я взади побреду… – покорно отзывается старушка, пропуская нас и семеня поодаль.

И, если мне случалось отобедать у подруги, это выглядело так:

– Покамест ешьте борщ, а после сделаю вам булки со сгущёнкой… – и бабушка с изяществом балетного танцора кружится в тесной кухоньке, намазывая маслом бутерброды, – Ах, вот ведь незадача! Кончилось растаяное маслице… Ну, счас из морозилки принесу!

– Вот это что?! – подруга тычет пальцем, указуя на мою тарелку, где красуются огромные ломти белейшей булки, сдавливая комья нерастаявшего масла, щедро сдобренного жёлто-кремовой, тягучею сгущёнкой, – Как же Ника будет это есть? Как, я спрашиваю?! У меня нормальная, а эта?!

– Эта просто нерастаяная… вот… – конфузится бабуля, и глядит, как виноватый спаниель.

– Унеси её сейчас же, мы не будем это есть! – Оксанку не остановить, и сцена «неприлично обижать гостей» течёт и развивается спонтанно. А мне ужасно жаль несъеденную булку! Провожая её взглядом, я, похоже, выгляжу так плохо, что бабулечка решается на крайние, заранее в сценарий не записанные меры: