Мирей Кальмель - Проклятая комната

Как бы то ни было Филиппус смог из своего укрытия убедиться, что связки с ключами у того не было, и это несколько умерило его порыв. Он даже порадовался, что оставил Ситара в лазе, так как зверь обязательно бы зарычал и тем самым все испортил.

Они долго сидели рядом. Такого уже давно не было. Лоралина не кричала, собрав все свое мужество, чтобы не поднимать тревогу. Она вспоминала о волчицах и старалась подражать им, даже дышала, как они. Когда боль становилась нестерпимой, она впивалась зубами в кожаный ремень, который снял с себя Филиппус. Ему же никогда еще не приходилось видеть такую отважную и сильную женщину. Руками он массировал ее живот и бока, глаза его тщетно искали в полумраке следы слез на ее лице, он видел лишь, как оно красиво, несмотря на отражающееся на нем страдание.

Когда наступил момент, она встала и, крепко держась на ногах, раздвинула их, слегка согнув колени, подняла до талии подол судорожно сжатыми пальцами, на которых выделились побелевшие косточки. Филиппус не вмешивался. Он знал, что сейчас ею руководит женский инстинкт, и ни один врач не сможет заметить тайную связь между матерью и ребенком. Глупо было бы требовать от нее более благопристойной позы. Он лишь ладонями расширял вход в ее влагалище, облегчая процесс деторождения. Такое ему случалось проделывать неоднократно в самых экстремальных, неожиданных ситуациях. Однако никогда еще он не испытывал такого волнения и такой… гордости.

Он знал, что младенец может родиться мертвым или в лучшем случае прожить всего несколько секунд, но даже за эти краткие мгновения он отдал бы жизнь.

Она появилась на свет, когда за их спинами срабатывал открывающий механизм, и упала на руки Филиппуса вместе с волной крови. Дрожа, он перерезал пуповину, скатал ее в пальцах, как тому научился в Египте, и заставил Лоралину съесть этот комочек подобно животному. Лоралина не размышляла, она не смогла бы сказать, что толкнуло ее на это, но пальцами она открыла ротик новорожденной и приникла к нему своим ртом. Она из последних сил вдыхала в него воздух. Через короткое время младенец закашлялся и запищал.

— Надо уходить! Немедленно! — запыхавшись, сказала Альбери, показывая прижатое к груди нечто, принесенное с собой.

С тяжелым сердцем Филиппус взял малышку из рук матери.

— Скоро придут стражники, любовь моя.

— Уходите, — быстро проговорила Лоралина, принимая из рук тети другого младенца.

Сын Франсуа де Шазерона был пухленьким, он жадно приник к набухшей груди, но для Лоралины он как бы не существовал. Она бессильно упала у стены, все ее мысли сосредоточились на Альбери, спешащей в комнату Антуанетты. Если ее уловка провалится, они пропали.

Когда появившийся стражник осветил темницу факелом, то, вскрикнув от изумления, поспешил выбежать, не забыв запереть за собой дверь. Если колдунья совокуплялась с волками, гномик вполне может завладеть его душой и отдать сатане. Несколько раз перекрестившись, он забился в угол и наблюдал за дверью, с нетерпением ожидая смены.

Антуанетта спала, открыв рот, лицо ее осунулось. Сразу после родов Альбери дала ей снотворное. Доза была такая, что она сразу отключилась, не успев даже спросить, кого родила — мальчика или девочку.

Альбери завернула новорожденную в пеленки и приложила ее к груди Антуанетты так, чтобы та нашла твердый сосок. Девочка была очень уж хиленькой. Альбери покачала головой, подумав, что она, наверное, не выживет. Мало кто из недоношенных детей переживал первую неделю. Но она все-таки подавила грудь Антуанетты, чтобы молоко попало в синюшный ротик. Девочка сперва несколько раз капризно отводила личико, словно чувствуя, что это молоко не ее матери, потом схватила губками кончик соска и, согревшись в пеленках, принялась сосать.

Тогда только Альбери тяжело рухнула в кресло. Она страшно устала от беспрерывной борьбы между добром и злом, между выживанием и жизнью. Думалось ей и о сестре, которая сообщила ей о своем приезде в августе. Изабо хотела все открыть Лоралине, увезти ее в Париж, познакомить ее со своим любовником, этим Ла Палисом, который щедро осыпал ее любезностями и под руку провел по королевскому двору на глазах у всех придворных. Думала Альбери и о том, что могла она поведать сестре об этих бесславных днях. Ведь Изабо приедет с уверенностью, что все закончилось, больше не придется прятаться, что Шазерон уже давно мертв.

Альбери устало вздохнула. Почему же ничто не осуществилось из всего задуманного ею? Неужели все они прокляты, и зло безотвязно прицепилось к ним?