Максим Кабир - Мухи

— И что, его жена отпускает? Не ревнует?

— Как видишь.

— Святая женщина.

Они сидели на валуне, болтая. Сгущались сумерки, зажигались огни высоток. Комар ужалил в шею.

— Ай, — почесалась Саша. — Идем, пока нас не сожрали.

На тропинке, связующей микрорайон и Сашин дом, Рома задал вопрос:

— У тебя есть бойфренд?

Сердце екнуло, и щеки зарделись почему-то.

— Был, но мы расстались.

Рома улыбнулся в полутьме.

«Спроси у него о том же», — велела Александра Вадимовна, но Саша молча шагала по щебню, и через минуту Рома известил:

— И у меня нет.

— Кого? Бойфренда? — неловко пошутила она. Юморок в стиле Шуры.

Расставаясь у подъезда, он сказал:

— Завтра я на дачу еду. А послезавтра давай на речку купаться.

— Не выйдет, — ответила она. — Ремонт доделаем, тогда.

— Забились.

Она наклонилась пожелать Кортни спокойной ночи, и собака, изловчившись, облизала ей подбородок.

— Ах ты хулиганка, — рассмеялась Саша.

Папа уехал. Умаявшаяся мама стелила постель. Среди голых стен Саша без сил рухнула на кровать.

Она размышляла о Роме, об их променаде, и мухам не было места в ее голове.

Они позавтракали хлопьями и шоколадным молоком. Закатали рукава и с энтузиазмом принялись за работу. Звонок в дверь (Ай, бляха, надо поменять эту верещалку!) застал их смешивающими известь и синьку.

Саша бросилась открывать. Протиснулась мимо затора из мебели.

В тамбуре стоял папа, рядом — бородатый и румяный здоровяк. Усы подкручены, огромный живот упакован в тельняшку, багровый шрам над бровью — вылитый пират.

— Привет, крестница!

— Дядя Коля?

— Превосходная память! Посторонись!

Пират втащил в коридор звенящий бутылками пакет. Мама скрестила руки на груди, театрально насупилась.

— Девять утра, Николай.

— Право, Тань! Это топливо.

— Вот, подмогу привел, — сказал папа. — Лучший в мире клейщик обоев.

— Обоемэн. — Крестный подмигнул улыбающейся Саше.

Он действительно плавал: добирался до Нью-Йорка, Исландии, Мексики. Но не пиратствовал, а мыл посуду на круизном лайнере. Его байки про кругосветное путешествие никогда не повторялись, даже повествуя об одном и том же инциденте, он выворачивал сюжет в новое русло.

Дядя Коля постоянно попадал в анекдотические ситуации. Пьяный мог очутиться в чужом городе. Или прыгать из окна любовницы в одних трусах. Отметину на лбу ему оставил обманутый муж — саданул табуреткой.

— Мне неудобно, — виновато сказала мама. — Вы не обязаны.

— Неудобно, Тань, когда… — дядя Коля понизил голос, зашептал маме на ухо и завершил громким басом: — Из жопы!

Мама отмахнулась, втянула щеки, чтобы не рассмеяться.

— Кушать будете?

— Не заслужили еще! Слууушайте…

Он повертелся, теребя флибустьерский ус.

— Ну и апартаменты! Буржуйствуете, Алексины. Знал бы, топливом посерьезней запасся. Муху покажете?

— Идем.

Дядя Коля откупорил пиво — конечно, зубом. Долго и сосредоточенно рассматривал рисунок, прямо как посетитель Эрмитажа перед шедевром живописи.

Наконец взял шпатель и несколькими вдохновенными движениями дорисовал какашку.

Саше захотелось его расцеловать.

Они взялись за дело, дружно, под шуточки мужчин.

Родители прибрали в гостиной, застелили пол и грунтовали стены. Саша с крестным белили в спальне потолок. Саша поражалась выносливости дяди Коли. Он слезал со стремянки лишь для того, чтобы хлебнуть пива.

В детстве Саша мечтала сбежать на корабле. Бороздить океаны, побывать на всех континентах. Пусть и посудомойкой — она бы драила тарелки до блеска.

Дядя Коля стирал носки в Индийском океане. Дрался с сутенером на Гаити. За пьянку его высадили в Осло (иногда, под настроение — в Киото или Париже). А она… что она вообще видела за свою жизнь?

— Расскажи про Майами.

— Да что рассказывать? Дыра дырой. Я про сменщика тебе рассказывал?

— Не помню.

— Это в первый день было. Поставили меня на кубрик. Объяснили, что да как. Говорят, твой напарник бухой, спит сейчас, в восемь проснется и тебя сменит.

— Ты ей про проституток рассказываешь? — спросила мама.

— Ты за кого меня принимаешь? — обиделся дядя Коля. — Короче, Сань. Пашу я, пашу и периодически заскакиваю в холодильник. Комната — больше вашей. И там кушетка, а на ней мужик лежит. Прохлаждается. Ну, лады, с похмелья в холодке — самое оно понежиться… Смочи-ка. — Крестный подал Саше валик, она покатала его по поддону с раствором. — И вот. Часы тикают, восемь вечера. Я — вежливо так — земеля, смена твоя. Он спит. Ну, я ж не зверь, понимаю, что худо человеку. Через полчаса снова говорю: уважаемый, пробуждайся, я заманался горбатиться. Ноль реакции.