Альбина Нури - Другие хозяева [СИ litres]

Илья обдумал ее слова. Они звучали здраво, если не сказать мудро.

– Наверное, ты права.

– Я точно права. Не сомневайся.

Машина остановилась у дома, где жили Илья с матерью.

– Спасибо, что подвезла. – Он поцеловал Лелю в щеку. – И вправила мозги.

Леля грустно посмотрела на него.

– Папа Миши сказал, что поминальный обед можно будет заказать…

– Нет, спасибо, – твердо ответил Илья, поняв, о чем речь. – Не надо никакого кафе и ресторана. Соберемся у нас дома. Я позвоню, ладно?

– Конечно. Если что-то нужно, только скажи, мы с Мишей…

И снова Илья перебил Лелю:

– Я знаю. Знаю.

Он попрощался с девушкой и вышел из машины, тщательно избегая смотреть на то место, куда в тот роковой день упала Томочка. Сможет ли он хоть когда-нибудь, пусть через много лет, пройти здесь и не вспомнить о разыгравшейся трагедии, переломившей его жизнь? Нужно уехать отсюда – из этого дома, из этого района. А возможно, и из Быстрорецка.

Илья и Миша никогда не ссорились. Разве что в далеком детстве, из-за какой-нибудь ерунды, но тут же мирились и забывали о ссоре через минуту. Их дружба была нерушима, надежна и проверена годами.

Тем удивительнее было, когда они повздорили.

Да еще и на поминках, на девятый день после Томочкиной смерти.

Поминальный стол накрыли дома, как Илья и хотел. Народу было полно – люди шли целый день. Томочку любили многие, и все желали отдать дань ее памяти. Хотя родственников у девушки не было, приходили друзья, одноклассники, однокурсники, коллеги с прежней работы – в детском саду и из салона красоты, где Томочка успела проработать всего ничего.

Все в один голос твердили о том, каким уникальным, добросердечным, искренним человеком она была, как нелепо и вместе с тем трагически погибла.

Илья чувствовал, что панцирь, в который он изо всех сил старался упаковать, запрятать свою боль, трещит и ломается, свежая рана вновь открывается и начинает кровоточить.

Спасибо матери – она накрыла стол, всю ночь провозилась на кухне с пирогами, пекла блины, варила компот и кисель, тушила мясо, готовила кутью с медом и изюмом. Все это она делала одна, практически не подпуская Илью.

– Когда ты успела всему научиться? – удивлялся он.

– Что-то с юности помню, а пироги Томочка учила печь, – охотно отвечала мать. – Она такая мастерица была. Пока ты в командировке был, мы с ней так вечера коротали. Правда, поначалу рука моя не работала, я смотрела, как и что Томочка делает, запоминала. – Ирина горестно всхлипнула. – Кто же знал, что все так обернется…

За столом мать взяла слово. Долго говорила то, что, в общем-то, должен был говорить Илья: как они любили Томочку, как надеялись, что будут жить под одной крышей долгие годы. Илья не мог выдавить ни одного связного предложения. Любые красивые фразы казались фальшивыми, грубыми, портили все и опошляли.

– Ты для нее был свет в окошке, – уходя, сказала Илье бывшая Томочкина начальница, заведующая садиком, полная пожилая женщина в огромных очках. – Уж я-то знаю. Бедная, бедная девочка. Ушла, когда ее мечта начала сбываться.

Заведующая уходила последней, теперь в квартире оставались, кроме них с матерью, только Леля и Миша. Илья запер дверь и вернулся в гостиную. Там, возле пустого стола, сидела Леля. Лицо у нее было растерянное, как будто она не понимала, как сюда попала и зачем, глаза красные.

Увидев Илью, девушка хотела сказать что-то, губы ее кривились, и он подумал, что если Леля начнет плакать, то и он не выдержит.

– Я сейчас, – глухо проговорил Илья, круто развернулся и вышел из комнаты. Вошел в кухню и увидел возле окна мать и Мишу. Они говорили о чем-то вполголоса и, заметив Илью, сразу умолкли и посмотрели на него.

У Ильи возникло неприятное ощущение, что речь шла о нем. Так близкие обычно обсуждают диагноз смертельно больного родственника, опасаясь, как бы он не услышал.

– Все ушли? – спросил Миша. – Слава богу.

– Я потом уберу со стола, мам, помою тут все. Иди отдыхай. Ты устала за эти дни.

Мать хотела что-то сказать, взглянула на Мишу и передумала. Вышла из комнаты, напоследок потрепав сына по плечу рукой, которая еще месяц назад висела безжизненной плетью.

– Давай водки выпьем, – предложил Миша. – И поесть тебе надо.

– Не хочу.

– Илюха, это все понятно, но ведь поминки затем и делают, чтобы люди ели и пили за помин души покойного.

Эта рассудочность задела Илью, хотя ничего особенного Миша и не сказал. А уж тем более – обидного.