Хелен Тодд - Сумрачный город [litres]

– Ты можешь попросить что-нибудь для себя, пока не поздно.

– Их свободу.

– Знаешь, что придется отдать?

– Да. И не отрекаюсь от своих слов.

Тодор обронил эту фразу и переместился. Их разговор был окончен. Теперь, увидев прошлое, увидев то, что впереди предстояло несколько самых важных шагов, ему не нужны были туманные подсказки. Он все осознал. Понимал, что ждет его в чертогах острова, и не хотел заглядывать в будущее.

Согласие – плодородная почва для надежды. Не стоит поливать ее ядом ложных перспектив и удобрять собственными страхами.

Тодор цеплялся за эту зыбкую болотную землю, зная, что на ней уже начали прорастать первые семена. Им потребуется время, чтобы окрепнуть.

Кабинет в один миг наполнился тусклым светом. Тодор подошел к своему рабочему месту, сел в широкое кожаное кресло и принялся постукивать пальцами по столешнице, не задумываясь о том, сколько времени понадобится Аннетт, чтобы прочитать сообщение и прийти к нему.

Небрежным движением он перенес черный блокнот с полки и раскрыл пустые страницы. Ему важно было обозначить место, в котором он нашел настоящее сердце города.

Тодор больше не смотрел в будущее. Теперь, стоя перед последней и самой главной ступенью, надо было разглядеть, есть ли у лестницы опора.

Тишину нарушали только шум дождя и едва слышимый шорох бумаги. Сделав пару коротких пометок, Тодор откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Снаружи океан штормовыми волнами ударялся об утес. Можно было бы понаблюдать, ведь часть дома уходила вниз по обрыву. Окон не заметить ни с улицы, ни снизу. Судна и лодки редко подплывают к скалистому берегу.

Видения, показанные сердцем города, не выходили из головы. Бал Полнолуния дал больше ответов, чем можно было предположить. И теперь они тяжелым грузом возвращали в реальность. Вот только все казалось очень простым, даже проще, чем можно было представить. Никаких схем, теорий, уловок и попыток найти подвох. Не испытания, а исполнение долга, клятвы.

Тодор не умел слепо следовать своей обязанности и указаниям, именно поэтому не сразу рассказал Аннетт о предстоящем. Проверил архивы, информацию, побывал на старом кладбище, узнал все, что было ему доступно, и тогда, убедившись в надежности созданного не им плана, сообщил все детали ведьмакам.

Каждому отдельно. Так он наблюдал за реакцией и мог предположить дальнейшие действия.

Рука совести, еще недавно сжимающая горло Тодора, ослабила хватку. Он сделал все от него зависящее и теперь сидел в своем кабинете, размеренно стуча гелевой ручкой по дубовому столу и неотрывно глядя на карту города.

Темные, слегка затуманенные глаза и плавные, едва заметные движения пальцев, достающих из портсигара сигариллу. Обостренные вампирским голодом рецепторы ярче ощущали вкус горького табака с примесью чего-то, похожего на кофе. Главное – дым. В нем плыли образы, позволяя отключиться и дать волю фантазии, рисовавшей изящные кисти, тонкую кожу которых так хотелось прокусить и сделать пару глотков свежей горячей крови.

Реальность была другой. Несколько дней Тодор не брал себе даже больничную. Голод… сводит с ума, но лечит.

Спустя время прохладные капли перестали казаться разбавленной водой. Сытость наступала быстрее, контроль возвращался. Он был необходим. Совершенно необходим, чтобы в ответственный момент не подвести никого. Отдать свой долг.

Тодор не нуждался в свободе. За годы в Нордвуде он получил самое важное – яркие моменты с близкими людьми: их смех, уютное молчание, тепло. Они – самое ценное. Ничто другое не заставило бы проходить все заново, спотыкаясь, давясь собственным бессилием и усталостью.

После выпитой чашки крови его глаза больше не застилал туман, вместе с ним пропала жажда. Теперь в строгом, замкнутом, всегда холодном силуэте читались спокойствие и непривычная расслабленность. Небрежно расстегнутый ворот рубашки, короткие предложения в одном из блокнотов, тлеющий окурок в пепельнице.

Тодор запишет все, что, возможно, пригодится Ани.

Он оставит свои знания.

И передаст то, что принадлежит его роду.

Аннетт убеждала себя, что все происходящее лишь очередной сон, сотканный из обрывков разговоров с Тодором, собственных воспоминаний и страхов, затаившихся в темном уголке. Они смешивались в неразборчивую кашу и перемещали в мир удушливой тревоги. В нем нет спокойствия. В нем не бывает просто.