Чарлз Метьюрин - Мельмот Скиталец [litres]

Исидора молчала, но молчание это проистекало отнюдь не от унылого безразличия ко всему и не от закоренелой нераскаянности. Отец Иосиф сел на край тюфяка на некотором расстоянии от узницы, которая тоже теперь сидела, склонившись над ребенком; по щекам ее тихо катились холодные слезы.

– Дочь моя, – сказал священник, наконец овладев собой, – разрешением посетить тебя здесь я обязан снисходительности Святой Инквизиции.

– Я очень за это им признательна, – ответила Исидора; слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и ей от этого сделалось легче.

– Мне позволено также предупредить тебя, что допрашивать тебя начнут завтра, чтобы ты могла приготовиться к этому допросу и, если что-нибудь…

– Допрашивать! – удивленно воскликнула Исидора, не выказывая, однако, никакого страха. – О чем же меня будут допрашивать?

– О твоем непостижимом союзе с существом обреченным и про́клятым. – Дочь моя, – добавил он, задыхаясь от ужаса, – значит, ты действительно жена этого… этого… этого существа, от одного имени которого меня мороз по коже пробирает и волосы на голове становятся дыбом?

– Да, я его жена.

– Кто же все-таки были свидетели вашего бракосочетания и чья рука дерзнула соединить тебя с ним этим нечестивым и противоестественным союзом?

– Свидетелей у нас не было: венчались мы в темноте. Я никого не видела, но я как будто слышала какие-то слова и отчетливо ощутила, как чья-то рука взяла мою руку и вложила ее в руку Мельмота: она была холодна, как рука мертвеца.

– О, как это все запутанно и страшно! – воскликнул священник, побледнев и осеняя себя крестным знамением; в движениях его был непритворный ужас; он склонил голову и застыл, не в силах вымолвить ни слова.

– Святой отец, – сказала наконец Исидора, – вы должно быть, знали отшельника, того, что жил возле развалин монастыря неподалеку от нашего дома; он же был и священником. Это был человек праведной жизни, он и обвенчал нас! – в голосе ее послышалась дрожь.

– Несчастная жертва! – простонал священник, не поднимая головы. – Что ты такое говоришь! Да ведь все знают, что праведник этот умер в ночь накануне той, когда была твоя ужасная свадьба.

Последовало снова тягостное и жуткое молчание; наконец священник его нарушил.

– Несчастное существо, – сказал он спокойным и торжественным голосом, – мне позволено перед тем, как ты пойдешь на допрос, поддержать твой дух, исповедовав тебя и причастив. Молю тебя, очисти душу твою от бремени греха и откройся мне. Ты согласна?

– Согласна, святой отец.

– А ты будешь отвечать мне так, как ответила бы перед судом божиим?

– Да, буду отвечать так, как перед судом божиим.

И она опустилась перед ним на колени, так, как положено на исповеди.

– И ты открыла теперь все, что смущало твою душу?

– Все, отец мой.

Священник довольно долго сидел в задумчивости. Потом он задал ей несколько вопросов относительно Мельмота, на которые она никак не могла ответить. Вопросы эти вызваны были по преимуществу рассказами о его сверхъестественной силе и о трепете, который он сеял вокруг себя всюду, где бы ни находился.

– Отец мой, – спросила Исидора прерывающимся голосом, едва только он замолчал, – отец мой, можете ли вы мне что-нибудь рассказать о моих несчастных родителях?

Священник только покачал головой и не ответил ни слова.

Потом, правда, тронутый ее настойчивостью, в которой было столько волнения и муки, он с видимой неохотой сказал, что она сама может догадаться, как повлияли на ее отца и мать смерть сына и заточение дочери в тюрьму Инквизиции, ведь оба они были не только любящими родителями, но и ревностными католиками.

– А они живы? – спросила Исидора.

– Не спрашивай меня больше ни о чем, дочь моя, – ответил священник, – и будь уверена, что, если бы ответ мой мог принести тебе успокоение, я бы не замедлил тебе его дать.

В эту минуту в отдаленной части здания раздался колокольный звон.

– Колокол этот, – сказал священник, – возвещает, что допрос твой скоро начнется. Прощай, и да хранит тебя Господь!

– Погодите, отец мой, побудьте со мной… только минуту… одну минуту! – взмолилась Исидора, в отчаянии кидаясь к нему и становясь между ним и дверью.

Отец Иосиф остановился. Исидора упала на пол и, закрыв руками лицо и не в силах перевести дыхание от охватившей ее смертельной муки, вскричала:

– Отец мой, скажите мне, ужели я погибла… погибла навеки?

– Дочь моя, – ответил священник уже сурово, – дочь моя, я постарался облегчить твою участь тем утешением, которое было в моих силах тебе дать. Не настаивай на большем, дабы то, что я тебе дал ценой упорной борьбы с собой, не было у тебя отнято. Быть может, ты находишься сейчас в таком состоянии, о котором мне не позволено судить и касательно которого я не могу сделать никакого вывода. Да будет Господь к тебе милосерд, и да отнесется к тебе также с милосердием Святое судилище.