Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Эмили справилась с застежкой, и юбка упала к ее ногам. Без всяких подсказок она стянула трусики и теперь стояла перед собравшейся компанией, одетая только в жемчуга и туфли на высоком каблуке. Обнаженная, она выглядела достаточно молодо, чтобы оказаться малолеткой: четырнадцать, самое большее пятнадцать. Кожа у нее была кремовая. Чья-то рука – Ориана, подумал он, – массировала эрекцию Марти. Он полуобернулся: это была вовсе не она, а Куртсингер. Он оттолкнул руку. Эмили подошла к нему и начала расстегивать рубашку снизу вверх. Он попытался встать, чтобы что-то сказать Уайтхеду. Слов еще не было, но ему очень хотелось их найти и сказать старику, какой он плут. И не просто плут: он – подонок, грязный подонок. Вот почему его пригласили сюда, напоили вином и грязными разговорами. Старик хотел видеть его голым и в охоте.

Марти снова оттолкнул руку Куртсингера: прикосновение было ужасно умелым. Он посмотрел через стол на Уайтхеда, который наливал себе еще один бокал вина. Взгляд Двоскина был прикован к наготе Эмили, Оттавея – к Марти. Оба перестали хлопать ладонями по столу. Взгляд адвоката говорил сам за себя: он был болезненно-бледен, на его лице выступил пот предвкушения.

– Давай, – сказал он, прерывисто дыша, – давай, возьми ее. Дайте нам шоу на память. Или у тебя нет ничего, что стоило бы показать?

Марти понял смысл слишком поздно, чтобы ответить; голый ребенок прижимался к нему, и кто-то (Куртсингер) пытался расстегнуть его брюки. Он сделал последний неуклюжий выпад, пытаясь сохранить равновесие.

– Прекратите, – пробормотал он, глядя на старика.

– В чем проблема? – беспечно спросил Уайтхед.

– Шутка окончена, – сказал Марти. Рука в штанах потянулась к его эрекции. – Отвали от меня на хрен! – Он оттолкнул Куртсингера с большей силой, чем планировал. Здоровяк споткнулся и упал на стену. – Да что с вами такое, люди? – Эмили отступила от него на шаг, чтобы не быть задетой взмахом руки. Вино бурлило у него в животе и горле. Брюки торчали спереди. Он знал, что выглядит нелепо. Ориана все еще смеялась: только она, Двоскин и Стефани. Оттавей молча смотрел на него.

– Никогда раньше не видели гребаный стояк? – прорычал он всем.

– Где твое чувство юмора? – спросил Оттавей. – Мы просто хотим представление. В чем беда?

Марти ткнул пальцем в сторону Уайтхеда.

– Я доверял тебе, – сказал он. Это были все слова, какие он смог найти, чтобы выразить свою боль.

– Тогда это ошибка, не так ли? – заметил Двоскин. Тон был такой, словно он разговаривал с идиотом.

– Заткнись на хрен!

Борясь с желанием разбить кому-нибудь лицо – любому из них, – Марти натянул пиджак и одним взмахом руки смахнул со стола дюжину бутылок, большинство из которых были полны. Эмили закричала, когда они разлетелись вокруг ее ног, но Марти не стал ждать, чтобы увидеть, какой ущерб нанес. Он попятился от стола и заковылял к двери. Ключ был в замке, он открыл его и вышел в коридор. За его спиной Эмили начала рыдать, как ребенок, только что проснувшийся от кошмара; он слышал ее всю дорогу, пока шел по темному коридору и молил Бога, чтобы дрожащие конечности не подвели. Ему хотелось вырваться наружу – на воздух, в ночь. Пошатываясь, Марти спустился по черной лестнице, держась рукой за стену, чтобы не упасть; ступеньки уходили у него из-под ног. Он добрался до кухни, упав всего один раз, и открыл заднюю дверь. Ночь ждала его. Никто его не видел, никто не знал. Он вдохнул холодный черный воздух, и тот обжег ему ноздри и легкие. Он брел по лужайке почти вслепую, не зная, в каком направлении идти, пока не вспомнил о лесе. Воспользовавшись моментом, чтобы сориентироваться, побежал туда, умоляя об укрытии.

Он бежал, продираясь через подлесок, пока не оказался так глубоко в лесу, что не мог видеть ни дом, ни его огни. Только тогда остановился; все его тело билось как одно огромное сердце. Голова болталась на шее, в горле булькала желчь.

– Господи. Господи. Господи.

На мгновение его кружащаяся голова потеряла контроль: в ушах раздался визг, глаза затуманились. Он ни в чем не был уверен, даже в своем физическом существовании. Паника поползла вверх изнутри, по пути разрывая ткани кишечника и желудка.

– Вали отсюда, – сказал он ей. Только однажды он был так близок к тому, чтобы потерять рассудок – запрокинуть голову и закричать, – и это была первая ночь в Уондсворте, первая из многих ночей, проведенных взаперти в камере двенадцать на восемь. Он сидел на краю матраса и чувствовал то же, что и сейчас. Слепой зверь поднимается, выжимая адреналин из селезенки. Тогда он справился с ужасом и мог сделать это снова. Он грубо засунул пальцы так глубоко в горло, как только мог дотянуться, и был вознагражден приступом тошноты. Рефлекс сработал, он позволил своему телу сделать остальное, извергнув наружу поток непереваренного вина. Это был грязный, но очищающий опыт, и он не предпринимал никаких усилий, чтобы контролировать спазмы, пока не осталось ничего, чтобы вырвать.