Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Он проснулся только в середине дня, и лишь потому, что его разбудил голод. В доме не было слышно ни звука. Кухня внизу оказалась пустой, только муха жужжала у окна – первая, которую Марти увидел в этом сезоне, – нарушая ледяное спокойствие. Перл, очевидно, закончила все приготовления к сегодняшнему званому ужину и ушла, возможно, чтобы вернуться позднее. Он подошел к холодильнику и порылся в нем, чтобы успокоить урчащий живот. Бутерброд, который он соорудил, был похож на неубранную постель – из-под хлебных одеял торчали простыни из ветчины, – но со своей задачей справился. Он поставил перколятор на плиту и отправился на поиски компании.

Будто все исчезли с лица земли. Блуждая по опустевшему дому, он чувствовал, как его поглощает дневная бездна. Тишина и остатки головной боли заставляли нервничать. Он поймал себя на том, что оглядывается назад, как человек на плохо освещенной улице. Наверху было еще тише, чем внизу; его шаги на покрытой ковром площадке звучали настолько тихо, что он, вероятно, вообще не имел веса. И все же обнаружил, что еле передвигает ноги.

На полпути по площадке – площадке Уайтхеда – находилась граница, за которую ему было приказано не заходить. В этой части дома были личные покои старика и спальня Карис. В какой комнате, скорее всего? Он попытался воссоздать внешнюю часть дома и определить местоположение комнаты методом исключения, но ему не хватило воображения соотнести то, что снаружи, с закрытыми дверями коридора впереди.

Не все из них были закрыты. Третья дверь справа оказалась приоткрыта, и изнутри, когда его уши настроились на самый низкий уровень слышимости, донесся звук движения. Конечно, это была она. Марти пересек невидимый порог запретной территории, не думая о том, какое наказание может последовать за нарушение границ, слишком страстно желая увидеть ее лицо и, может, поговорить. Он подошел к двери и заглянул внутрь.

Там была Карис. Она полулежала на кровати, глядя вдаль. Марти как раз собирался войти, чтобы поговорить с ней, когда кто-то еще шевельнулся в комнате, скрытый от него дверью. Ему не потребовалось ждать голоса, чтобы узнать Уайтхеда.

– Почему ты так плохо со мной обращаешься? – спросил он ее приглушенным голосом. – Ты же знаешь, как мне больно, когда ты такая.

Она ничего не сказала, а если и слышала его, то не подала виду.

– Я ведь не прошу о многом, верно? – воззвал он. Ее взгляд метнулся в его сторону. – Разве не так?

Наконец она соизволила ответить. Когда она это сделала, ее голос был таким тихим, что Марти едва разобрал слова.

– Как тебе не стыдно? – спросила она его.

– Есть вещи и похуже, Карис, чем когда кто-то нуждается в тебе, поверь мне.

– Я знаю, – ответила она, отводя от него взгляд. В этих двух словах была такая боль и такая покорность перед лицом этой боли: я знаю . Марти вдруг стало тошно от желания прикоснуться к ней и попытаться исцелить эту безымянную обиду. Уайтхед пересек комнату и сел рядом с ней на край кровати. Марти отступил от двери, опасаясь быть замеченным, но внимание Уайтхеда было сосредоточено на загадке перед ним.

– А что ты знаешь? – спросил он ее. Прежняя аристократичность внезапно испарилась. – Ты что-то от меня скрываешь?

– Просто сны, – ответила она. – Все больше и больше.

– О чем?

– Ты же знаешь. То же самое.

– Твоя мать?

Карис едва заметно кивнула.

– И другие, – добавила она.

– Кто?

– Они никогда не показываются.

Старик вздохнул и отвернулся от нее.

– А во сне? – спросил он. – Что происходит?

– Она пытается заговорить со мной, что-то сказать мне.

Уайтхед не стал продолжать расспросы: казалось, у него не осталось вопросов. Его плечи поникли. Карис посмотрела на него, чувствуя поражение отца.

– Где она, папа? – спросила она, впервые наклонившись вперед и обняв его за шею. Это был откровенно манипулятивный жест: она предлагала близость, чтобы получить от него то, что хотела. Сколько она предложила или он взял за то время, что они провели вместе? Ее лицо приблизилось к его лицу; вечерний свет придавал сцене сказочный вид. – Скажи мне, папа, – снова спросила она, – как ты думаешь, где она?

На этот раз Марти уловил насмешку, которая скрывалась за невинным вопросом. Что это означало, он не знал. Что означала вся эта сцена с ее разговорами о холодности и стыде, не ясно. В каком-то смысле он был даже рад, что ничего не знает. Но вопрос, который она задала с насмешливой любовью, прозвучал, и ему пришлось немного подождать, пока старик не ответил на него.