Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Они поднимались в темноте; Святой Чед шел впереди, чтобы разведать дорогу, и кричал, оборачиваясь, что тут нет перил, а там – ступенек. Между четвертым и пятым этажами, где огонь прекратился, Мамулян приказал остановиться и подождал, пока Карис и Том догонят его. Когда это случилось, он велел подвести к нему девушку. Здесь было светлее. Мамулян заметил на ее нежном лице растерянное выражение. Он прикоснулся к ней, не любя прикосновения, но чувствуя, что они уместны.

– Твой отец здесь, – сказал он ей. Она не ответила, ее лицо не утратило выражения горя. – Карис… ты меня слушаешь?

Она моргнула. Он предположил, что вступает с ней в контакт, пусть и примитивный.

– Я хочу, чтобы ты поговорила с папой. Ты меня понимаешь? Я хочу, чтобы ты сказала ему, чтобы он открыл мне дверь.

Она мягко покачала головой.

– Карис, – упрекнул он ее. – Ты прекрасно знаешь, что мне нельзя отказывать.

– Он мертв, – сказала она.

– Нет, – решительно ответил Европеец, – он там, в нескольких пролетах над нами.

– Я убила его.

Это еще что за наваждение?

– Кто? – резко спросил он. – Кого ты убила?

– Марти. Он не отвечает. Я убила его.

– Тише… тише… – Холодные пальцы погладили ее по щеке. – Значит, он мертв? Итак, он мертв. Вот и все, что можно сказать.

– Это все я…

– Нет, Карис. Это не ты. Просто это надо было сделать; не кори себя.

Он обхватил ее бледное лицо обеими руками. Он часто баюкал ее голову, когда она была ребенком, гордясь тем, что она – плод пилигрима. В тех объятиях он лелеял силы, с которыми она выросла, чувствуя, что может наступить время, когда она ему понадобится.

– Просто открой дверь, Карис. Скажи ему, что ты здесь, и он откроет тебе дверь.

– Я не хочу… видеть его.

– Но я хочу. Ты окажешь мне большую услугу. А когда все закончится, тебе больше нечего будет бояться. Это я обещаю.

Похоже, она увидела в этом какой-то смысл.

– Дверь… – подсказал он.

– Да.

Он отпустил ее лицо, и она отвернулась от него, чтобы подняться по лестнице.

Уайтхед ничего не слышал, сидя в своем уютном номере и слушая джаз на портативном магнитофоне Hi-Fi, который он лично поднял на шесть этажей. У него было все, что нужно: выпивка, книги, пластинки, клубника. Человек может пересидеть апокалипсис здесь, наверху, и все будет как с гуся вода. Он даже принес несколько картин: ранний Матисс из кабинета, «Лежащая обнаженная» и «Набережная Сен-Мишель»; Миро и Фрэнсис Бэкон. Последнее было ошибкой: картина оказалась слишком болезненно-внушающей, с намеками на содранную кожу, – ее он повернул живописным слоем к стене. Но Матисс просто великолепен, даже при свечах. Он смотрел на картину, неизменно зачарованный непринужденной легкостью, когда раздался стук.

Уайтхед встал. Прошло уже много часов – он потерял счет времени – с тех пор, как Штраус побывал здесь; пришел ли он снова? Слегка одурманенный водкой, Уайтхед, пошатываясь, прошел по коридору и прислушался у двери.

– Папа…

Это была Карис. Он не ответил ей. Было подозрительно, что она здесь.

– Это я, папа, это я. Ты там?

Ее голос звучал так неуверенно, будто она снова стала ребенком. Возможно ли, что Штраус поймал его на слове и послал девушку к нему, или она просто вернулась по собственной воле, как Эванджелина после ссоры? Да, так оно и было. Она пришла, потому что, как и ее мать, не могла не прийти. Он начал отпирать дверь неловкими от нетерпения пальцами.

– Папа…

Наконец он справился с ключом и ручкой, открыл дверь. Ее там не было. Там никого не было – по крайней мере, так ему показалось сначала. Но как только он

шагнул обратно в холл люкса, дверь распахнулась настежь и его отбросил к стене юноша, чьи руки схватили его за шею и пах и прижали. Он уронил бутылку водки и вскинул руки в знак капитуляции. Когда прошло первоначальное потрясение, Уайтхед посмотрел через плечо юноши, и его затуманенные глаза остановились на человеке, который вошел следом.

Тихо, без предупреждения он начал плакать.

Они оставили Карис в гардеробной, рядом с хозяйской спальней. Она была пуста, если не считать встроенного шкафа и груды занавесок, снятых с окон и забытых. Она свила гнездо в их затхлых складках и улеглась. В голове у нее крутилась одна-единственная мысль: «Я убила его». Она чувствовала его сопротивление проникновению, чувствовала, как в нем нарастает напряжение. А потом – ничего.

Номер, занимавший четверть верхнего этажа, мог похвастаться двумя видами. Один представлял собой шоссе: яркую ленту фар. Другой, с восточной стороны отеля, был еще мрачнее: из маленького окна гардеробной виднелись пустошь, потом забор и город за ним. Но поскольку Карис лежала на полу, все это оставалось вне поля ее зрения. Все, что она могла видеть, – небесное поле, по которому ползли мигающие огни реактивного самолета.