Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

– Проиграл с самого начала. Не то чтобы это имело значение, а? Найду себе другую войну. Всегда кто-то воюет.

– Кто вы такой?

Она нахмурилась.

– Вам-то какая разница? – она накинулась на него. – Не ваше дело.

– Это не имеет значения, – ответил Марти. Он боялся слишком сильно давить. Как бы то ни было, ответ на его вопрос последовал в следующее мгновение.

– Меня зовут Мамулян. Я сержант третьего Фузилерского полка. Поправка: был сержантом.

– Больше нет?

– Нет. Теперь я никто. В наши дни безопаснее быть никем, вам не кажется?

Тон был устрашающе светским, будто Европеец точно знал, что происходит, и решил побеседовать с Марти через Карис. Может, это еще одна игра?

– Когда я думаю о том, что натворил, – сказал он, – чтобы избежать неприятностей… Я такой трус, понимаете? Так было всегда. Ненавижу вид крови.

Он начал смеяться внутри нее, жестким, неженственным смехом.

– Ты всего лишь человек? – спросил Марти. Он едва мог поверить в то, что ему говорили. В мозгу Европейца не прятался дьявол, только полубезумный сержант, потерявшийся на поле боя. – Всего лишь человек? – повторил он.

– А кем вы хотели меня видеть? – быстро спросил сержант. – Я буду счастлив услужить вам. Все, что угодно, только вытащите меня из этого дерьма.

– С кем, по-твоему, ты разговариваешь?

Сержант нахмурился вместе с лицом Карис, подыскивая ответ на загадку.

– Я схожу с ума, – печально сказал он. – Я уже несколько дней разговариваю сам с собой. Никого не осталось, понимаете? Третий полк уничтожен. И четвертый. И пятый. Все разлетелось к чертовой матери! – Он остановился и скривил лицо. – Мне не с кем играть в карты, черт побери. Я ведь не могу играть с мертвецами, правда? У них нет ничего, что мне нужно… – Голос затих.

– Какое сегодня число?

– Какое-то там октября, не так ли? – спросил сержант. – Я потерял счет времени. И все же ночью чертовски холодно, это я вам точно говорю. Да, должно быть, по крайней мере, октябрь. Вчера ветром принесло снег. Или это было накануне?

– Какой сейчас год?

Сержант рассмеялся.

– Мои дела не так уж плохи, – сказал он. – Сейчас 1811 год. Точно. Девятого ноября мне исполняется тридцать два года. А по виду больше сорока и не дашь!

Это был 1811 год. Если сержант говорит правду, значит, Мамуляну уже два столетия.

– Вы уверены? – спросил Марти. – Вы уверены, что сейчас 1811 год?

– Заткнись! – последовал ответ.

– Что?

– Беда.

Карис прижала руки к груди, словно ее что-то сжало. Она чувствовала себя стиснутой – но в чем именно, не была уверена. Открытая дорога, на которой она стояла, внезапно исчезла, и теперь она чувствовала, что лежит в темноте. Здесь было теплее, чем на дороге, но не слишком приятно. Пахло гнилью. Она сплюнула, и не один раз, а три или четыре, чтобы избавиться от комка грязи во рту. Господи, где она?

Совсем рядом послышался топот приближающихся лошадей. Звук был приглушенным, но он заставил ее, или, скорее, человека, в которого она вселилась, запаниковать. Справа от нее кто-то застонал.

– Тс-с-с… – зашипела она. Разве стонущий тоже не слышал лошадей? Их обнаружат, и – хотя она не знала, почему – открытие, несомненно, окажется фатальным.

– Что происходит? – спросил Марти.

Она не осмелилась ответить. Всадники были слишком близко, чтобы произнести хоть слово. Она слышала, как они спешились и подошли к ее укрытию. Она беззвучно повторила молитву. Теперь всадники разговаривали; она догадалась, что это солдаты. Между ними разгорелся спор о том, кто возьмет на себя какую-то неприятную обязанность. Может, молилась она, они прекратят поиски еще до того, как начнут. Но нет. Спор был окончен, и некоторые, ворча и жалуясь, приступили к работе. Она слышала, как они передвигают мешки и швыряют их вниз. Дюжина, две дюжины. Свет просачивался туда, где она лежала едва дыша. Еще больше мешков сдвинуто, на нее падало больше света. Она открыла глаза и наконец поняла, какое убежище выбрал сержант.

– Боже всемогущий, – сказала она.

Это были не мешки, среди которых она лежала, а тела. Он спрятался в груде трупов. Она вспотела от жара разложения.

Теперь всадники разбирали пригорок и кололи каждое тело, когда их вытаскивали из кучи, чтобы отличить живое от мертвого. Тех немногих, кто дышал, показывали офицеру. Он отмахнулся от всех, считая, что они миновали точку невозврата, и с ними быстро расправились. Прежде чем штык успел проткнуть его шкуру, сержант перекатился на спину.

– Я сдаюсь, – сказал он. Они все равно ткнули его в плечо. Он завопил. Карис тоже.