Саша Ино - По ступенькам к виселице

Я наблюдаю за ним из-под стола с длинной скатертью, что сам себе вообразил. Скатерть спадает на пол, но из-за ее неровных складок, приоткрывающих тканую завесу на комнату, я могу наблюдать за всем, что происходит снаружи.

Я представляю собой оторванную голову. Точнее не оторванную — слишком грубо, а отрезанную. Четко, правильно, расчетливо и даже несколько цинично. Кто посмел? Но полноте, кто кроме меня? Я сам.

Как бабочка отбрасывает куколку, олень рога, а ящерица хвост — я отбросил тело за ненадобностью. Раз и отсек. Почти было не больно.

С Болью я умею договариваться, она меня почему-то любит, моя первая женщина и незримая спутница. Иногда оборачиваюсь, а она стоит за спиной, ждет, не подходит. Или в момент пьянящего веселья может неожиданно прильнуть всем телом, обнять со спины так мягко, но сильно, что меня даже парализует на некоторое время, а внутри все обрывается в бездну и мрак.

Она это умеет — вольная колдунья, скитающаяся по свету в разодранной алой накидке. Бесстыже голая, откровенная, побитая, но красивая, сладкая на вкус, горячая в моменты страсти, несколько ревнивая потом…

Люблю, бывает раздвинуть ее ноги, припасть к сочащемуся теплой влагой вожделению и сладко зализывать его языком, будто рану, пока она, Боль, рвет мне спину в кровавые ошметки, как мастер неудавшийся холст с картиной. Так мы и сливаемся в неповторимом терпком коктейле из боли и наслаждения…

Но все это не сейчас. Ибо я пока — просто отрубленная голова, валяющаяся под столом.

И тут мое уединение нарушает Самоубийство. Он беспардонно приподнимает скатерть и впирается в мое пространство своей башкой, глядя на меня с детским любопытством огромных черных глаз.

Он похож на ребенка, но лишь на первый неумелый взгляд. Лицо брата, хоть и бело, но покрыто тончайшим, как кружево мастерицы, витиеватым орнаментом морщинок. Словно он много раз падал, разбивался вдребезги, а его упорно и ревностно собирали и склеивали.

— Как я выгляжу? — произносит Самоубийство и хлопает длинными ресницами.

— Мне нет до этого дела, — фыркаю я и закатываю устало глаза. Я бы с удовольствием потряс головой для усиления эмоции, но, к сожалению, шея у меня перерезана.

— Скажи, скажи, скажи! А то… — он на секунду задумывается и отводит взгляд влево, словно оно ему подскажет нужный ответ-угрозу. — Не знаю, убью себя!

— На этот раз, сделай милость, навсегда! А то мне надоело лицезреть твою глупую старую физиономию в моменты моего уединения, — произношу я, иронично прищурившись.

Самоубийство негодует. Брови сдвинуты, черты лица заостряются, уголки губ резко опущены, в черных глазах святое негодование. Я фыркаю, зная уже заранее, что будет дальше.

Но что может простая голова, кроме извержения словесных лезвий? Пожалуй, громко смеяться. Однако на сей раз я обхожусь лишь саркастичной улыбкой, пока лечу прочь, отфутболенный этим ревнивым и жадным до признания мальчишкой.

Я падаю в лоно матери Земли, прямо носом в снег. Я бы выругался, но пушистое белое месиво набивается в рот, я напоминаю себе тряпичную куклу, порванную и распетрушенную до состояния, когда ватная начинка лезет изо всех отверстий.

Приходится немного напрягаться, менять углы реальности, двигать действительность и переворачивать линию горизонта. И вот… Я уже лежу лицом наверх, глаза застилает пелена из падающего снега. Скоро он меня засыплет, но это будет вовсе не плохо.

Глупое Самоубийство думало мне отомстить, но, возможно, именно в мире людей, здесь на равнине, покрытой снегом и редкими черными голыми деревьями, я смогу обрести покой, в одиночестве и тишине медленно разрастаясь и пуская корни своего нового тела. Лишь бы никто не помешал… Надоели эти вечные назойливые существа, я так устал от их бесконечной глупости, с которой не может соперничать даже сотворение мира.

Но разве такое бывает? Стоит только подумать, помечтать, как на тебе, твои планы сорваны насмешницей Судьбой. Вредная и ироничная старуха, хоть и не противится обычно воле человеческой, дает себя переиграть, но нередко можно ждать от нее и сюрпризов — точных, как выстрел, хлестких, как пощечина цыганки, насмешливых, как… Судьба.

Сквозь пелену белой мглы я четко услышал скрипящий шум шагов. Слишком легкий и невесомый, чтобы принадлежать мужчине, слишком ровный, чтобы стать поступью недевственной женщины, давно познавшей радости от вторжений в свою нежную плоть.

Ребенок… Или подросток. На меня набрело дитя человеческое. Я устало выдохнул… Ледяной воздух поднялся из перерубленной трахеи и вырвался изо рта, не успевая согреться и превратиться в пар. Зачем отрубленная голова дышит? Зачем я делаю это? Дышать — просто привычка.