Саша Ино - Письма в пустоту

Скука снедает душу и раскладывает ее на сотни песчинок серого бисера ожиданий и тревог.

Становится тошно от постоянного молчания и пустоты, возникшей неуязвимой стеной между двумя когда-то лучшими друзьями. И в тот самый момент, когда становится совсем невмоготу, начинает свистеть чайник.

Альентес встает и снимает кипящий гневом прибор с газовой плиты.

Движения у него быстрые, резкие, (всегда) выверенные.

Он разливает кипяток, неотрывно смотря красными, как поздняя вишня, глазами на пар, степенно поднимающийся от чашек.

Хочется спросить его о чем-нибудь, а лучше вскочить и тряхнуть как следует, отвесить пощечину, отрезвить… А потом начать болтать без умолка, рассказывая ему истории из нашего детства, напоминая о том, что он, кажется, забыл или заморозил в своем сердце.

Но я не стану так делать.

Не решусь.

Крест розенкрейцеров, висящий у меня на шее, нервно вздымается вместе с грудью. Я чувствую свою вину перед другом, мое взросление было легким и светлым, поэтому я никогда не посмею заговорить с ним о прошлом. Ни к чему… Быть может, даже к лучшему, если он все забыл.

Мы и без того встретились случайно, сведенные проведением и жребием, разыгранным в братстве. Это лишь случайность, прихоть судьбы, неисповедимый путь…

Завтра я выполню свою часть задания, и операция перейдет в завершающую стадию, где в игру вступит Альентес. Он справится, его холодный цепкий взгляд не оставляет сомнений.

Я уеду утром, и мы расстанемся не известно на какой период. Быть может, навсегда. Но это уже неважно, потому что человек, греющий руки о стеклянную раскаленную кофеем чашку, давно перестал быть моим другом. От прежнего Альентеса, с которым я провел все детство, в этом человеке не осталось ни грамма. Он стал чужой, холодный и невыносимый. В теле исчезнувшего товарища поселилась пустота.

— Сахар? — осведомился у меня Альентес бесцветным голосом.

— Да, люблю сладкий кофе, — я по привычке улыбнулся и бухнул себе три куска рафинада из пододвинутой ко мне сахарницы с русским незамысловатым узором.

Мой товарищ остается невозмутимым. Он отходит к окну и смотрит в серую даль промозглой улицы. Небо пересекают вороны.

На фоне серой мглы, врывающейся на кухню через стекла, Альентес в черной длинной сутане из грубой ткани выглядит совсем худым и обреченно одиноким.

— Я завтра уеду, если, конечно, все пройдет успешно, — продолжаю я, — Наверное, в монастыре сейчас скучно. Зимой всегда так. Только малышня радуется снегу. А что им еще делать? Забот и тревог у них пока нет, дети воистину маленькие ангелы!

Альентес не отвечает.

Он слышит меня, но упорно хранит молчание, остановив свой бесчувственный взгляд на детской площадке под окном.

— Ты сам справишься? — задаю, пожалуй, самый глупый вопрос из всех, которые могли прийти мне в голову.

Альентес отворачивается.

Я злюсь.

Ставлю чашку и ухожу в единственную комнату съемной квартиры. На более удобные условия проживания братство расщедриваться не посчитало нужным.

Начинаю собирать свои вещи. Их немного: мирской черный костюм, белая рубашка, красные кеды. Все пожитки прекрасно помещаются в небольшую черную сумку. В углу стоит белый полиэтиленовый сверток. Я разворачиваю его и в последний раз проверяю винтовку. Сегодня она мне понадобится, а потом утоплю ее стальное тело в холодных водах Москвы-реки.

А пока… Я дал ей имя Джоконда. Потому что только холодная сталь пуль знает, какой секрет скрывает ее нутро. Завтра все изменится, миссия завершится.

В комнату входит Альентес, в зубах у него дымится сигарета.

Только сейчас я замечаю, он не носит креста нашего братства.

Кажется, он не достаточно верен идеалам ордена. Может, он вообще ни во что не верит? Но тогда как мой бывший друг справляется с бесконечным числом тяжелейших заданий?

Неприятный озноб прокатывается по коже.

Мне, преданному адепту братства, тяжело выполнять свои не самые сложные обязанности, а уж Альентесу, который, по словам Рауля, всегда получает тяжелейшую работенку, должно быть вообще невыносимо. И как спасаться без веры? Но, смотря на него, я не могу понять, колеблет ли его вообще что-нибудь в нашем мире.

— Диего, — неожиданно произносит Альентес низким грудным голосом, посаженным сигаретами, — Я справлюсь…

В его глазах по-прежнему красная пустыня, но три слова от него — уже прорыв. К тому же он назвал меня по имени, а не сухо и официально «брат».