Ксения Сергеева - Киевский триптих

Надежда в сравнении с водой и едой — такое ничтожество.

Первым потерялся из виду Виктор. Он был идейным вдохновителем нашей экспедиции, ее ключом и сердцем. Раздобыв где-то в дедовой квартире карту пещер, он и нас заразил идеей найти утерянные сокровища. Когда мы поняли, что заблудились, он начал петь вполголоса «Последний бой, он трудный самый…», особенно искренне улыбаться и даже разрешил всем хлебнуть рома из припрятанной в глубине его рюкзака «победной» фляжки. Мы не заметили, когда он отстал. Возвращались, искали, кричали: или разлом, или особо коварное ответвление. Сейчас я уже не могу сказать.

Потом была Ленка. Дурочка-девочка, увязалась за мной, Витька уговорила. И сгинула. Я шел впереди, обернулся, чтобы утереть слезы — она полчаса всхлипывала тихонько, — да нашел за спиной только слабо колышущийся воздух.

Митька громыхал сапогами недолго. Мы связали наши пояса веревкой, но едва заметное натяжение испарилось оборванной нитью. Словно кто лезвием разрезал прочный альпинистский канат.

Я долго сидел без движения, повторяя имена каждого из них. Потом решил двигаться. Со временем начало казаться, что я вечно брожу, ползу, бегу по этим коридорам, что не было ни университета, ни шумных пирушек, ни объятий Стаса, а только эта замогильная тишина и рассеянный мрак.

Я до сих пор искренне верю, что где-то справа или слева от меня есть сеть тоннелей, по которым так же мечутся Ленка, Витек и Митька. Мы просто потерялись в гулком эхе и не можем услышать друг друга.

Я подсвечиваю дорогу мобильным телефоном. Удивительно, что заряд еще есть. Наверное, тонны земли надо мной хранят мелкого червячка на потеху себе.

Стас, ты ищешь меня?

Глаза слезятся, почти ничего не вижу, всё словно плывет. Проклятые подземелья!

Что это? Мелькнуло что-то впереди. Дергаюсь, освещаю стены блеклым лучом экрана. Никого. Шорох. Оборачиваюсь с телефоном наизготовку, будто могу защититься. Бледное лицо из мрака смотрит на меня — и улыбается так, что я покрываюсь липким холодным потом.

— Пойдем, дорогу покажу, — шепот продирает до мозга костей.

— К-куда?

— Наверх.

Я чувствую, как у меня подгибаются ноги, а сердце выбивается из груди. От «проводника» несет падалью и гнилью, но я послушно киваю. У меня есть выбор? Тухнет экран: и телефон, наконец, сдался. Я шарю руками по земляным стенам. Холодная и хлюпающая ладонь ловит мои пальцы и тянет за собой…

— Спасибо, — я кладу у глубокой норы бутылку рома и кусок сыра, тухлый смрад вырывается из чрева холма. — Спасибо тебе.

Стас уводит меня, посекундно оборачивающегося, в светлый мир города, а я только сильнее сжимаю его ладонь.

Если долго смотреть на холмы, то начинает казаться, что огромная змея ползет по зеленым склонам. По ночам она обвивается вокруг куколки с мечом и щитом и дремлет, поигрывая хвостом в воде ручья. Эта змея бесконечно стара и мудра. Ей ничего не стоит смахнуть с лица земли бурлящий жизнью витой муравейник. Вот только она этого не делает. Она слишком любит сказки.