Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Веселое сердце благотворно, как врачевство, – процитировал я.

– Это из Библии, верно? Отлично сказано, – заметил хирург.

– …а унылый дух сушит кости [98] Притч. 17: 22. , – закончил я цитату.

– Думаю, следует заполировать коньяком, – сказал хирург. – А то у меня целые сутки капли во рту не будет. Очень напряженное расписание завтра. Коллеги, составите мне компанию? Официант!

Эти люди не были ни черствыми, ни коварными. Просто опытные профессионалы в деле, где, если все средства исчерпаны, правит Судьба, от которой защиты нет.

Уже под вечер меня загнала в угол Чипс:

– Я наслушалась всякого от докторов в больнице. Теперь я хочу услышать, что знаешь ты.

– А что я могу добавить? Ею занимаются они. Я ее не осматривал и не присутствовал на операции.

– Да, но ты знаешь ее. А они – нет.

– Я ее не знаю, Чипс. Она не пожелала ко мне прийти, а значит, как врач я ее на самом деле не знаю.

– Джон, не надо быть со мной профессиональным и тактичным. Ты бы заметил это раньше, правда ведь?

– Ну, если мне не надо быть профессиональным и тактичным – да, я практически уверен, что заметил бы раньше. Намного.

– Я не смогла затащить ее к Дюмулену.

– Это был ее выбор. Я полагаю, она знала.

– Конечно знала. Она не дура. Я думаю, это было нечто вроде попытки самоубийства. Но, Джон, она ведь не умрет, правда?

– Понимаешь, Чипс, доктора – все равно что гадалки. И на этот вопрос они абсолютно отказываются отвечать.

– Но ведь надежда есть? Правда ведь?

– У тебя, Чипс, есть надежда. А у нее? А желание жить у нее есть?

Тут снова проявляется Эсме. Читатель этой истории болезни, вероятно, окончательно запутался в последовательности эпизодов; ведь, хотя я излагаю события, относящиеся к самому началу своей жизни, я начал записывать их меньше четырех лет назад, когда мисс Эсме Баррон из «Голоса колоний» пришла выпытать у меня в деталях историю района Торонто, где я живу. Две главные достопримечательности этого района, если не считать жилых домов, мелких бизнесов и лавок, – храм Святого Айдана (некогда славившийся своей музыкой) и моя клиника (которая до сих пор, хоть и негромко, славится необычными методами лечения). Для меня прошла целая жизнь; для Эсме – лишь короткий промежуток, памятный вступлением в брак с моим крестным сыном Коннором Гилмартином, меньше года спустя – его убийством при так и не выясненных обстоятельствах и, наконец, рождением дочери, посмертного ребенка Гила, к моему изумлению крещенной в храме Святого Айдана и получившей имена Мэрион (от крестной матери, коллеги Эсме по телевидению) и Олвен (от меня, крестного отца, решившего, что внучка Нюэлы должна идти по жизни, вооруженная славным кельтским именем). К моему удивлению и восторгу, Эсме стала пользоваться именем Олвен как основным, хоть и в не слишком удачном уменьшительном варианте, Олли, как я ни возмущался, что это напоминает скорее о толстяке из пары комиков Лорел и Харди, чем о благородной принцессе.

Однако это не история, а книга заметок, и, поскольку она не предназначена для посторонних глаз, во всяком случае пока, любопытные пусть толкуют ее как могут.

Итак, Эсме появляется снова. Оправившись от вдовства и родов – с удивительной стойкостью, – она возвращается на пост и вновь начинает расследовать историю, которую, по ее мнению, таит эта часть Торонто, похожая на деревню.

Она полна решимости поговорить с Чарли, поскольку Макуэри рассказал о его возвращении, хоть и умолчал о сопутствующих обстоятельствах. Эсме знает только, что Чарли временно живет у меня, поскольку слаб здоровьем. Она умна и не пытается поймать его у меня в клинике, но приглашает его на ужин – вместе со мной, Макуэри и прочими гостями.

Ужин прекрасный. Олвен остается в детской – бывшем кабинете Гила, – и нас не приглашают ею полюбоваться. Похоже, у Эсме дела идут отлично, раз она может себе позволить роскошь держать няню даже по восемь часов в день плюс временами нанимать «бебиситтеров».

– Эсме, ты совершенно великолепно готовишь, – сказал Макуэри под самый конец ужина. Ужин был прекрасный и ловко учитывал аппетит больного Чарли, еще не совсем привыкшего к цивилизованной пище.

Мы начали с креветочного салата, а основным блюдом было прекрасное сырное суфле. Завершился ужин фруктами. Запивали приличным шардоне, а к кофе Эсме подала коньяк.

– Спасибо, Хью, – ответила она. – Кулинарное искусство – странная вещь. Похоже, оно самое недолговечное из всех искусств. Когда я умру, напишите у меня на могильном камне: «Здесь лежит та, чье имя было начертано соусом бешамель».