Сьюзен Хилл - Смерть под маской [litres]

– Спасибо, Оливер. Я вам признателен. Вы помогли мне больше, чем, возможно, догадываетесь.

Я с легким сердцем оставил Тео и сделал круг-другой по двору колледжа. Впрочем, нынче ночью все было тихо и спокойно: никаких тебе теней, шорохов-шепотов, никаких шагов и лиц в освещенных окнах. Никакого страха.

Уснул я сразу и глубоко и, помнится, погружаясь в мягкое блаженство забытья, помолился, чтобы то же испытал и Тео. «Так оно и есть, скорее всего», – думал я.

Проснулся я задолго до рассвета. Стояла кромешная тьма и тишина, часы на часовне пробили три. Я взмок от пота, сердце билось учащенно. Ночные кошмары меня не мучили – я вообще не видел снов, – зато одолевал жуткий страх. Несколько глубоких вдохов помогли мне успокоиться. Я встал, выпил воды, опять лег, но тут же ощутил потребность проведать Тео, такую сильную, что ни отмахнуться, ни из головы выбросить. Я сунул голову под холодную воду и с остервенением вытер ее досуха, стараясь взять себя в руки и упорядочить мысли, но ничего не получалось. Меня охватил ужас – не за себя, за Тео. Рассказанная им история бередила сознание, я чувствовал, что, хотя Тео облегчил душу, эта жуткая история еще не закончена, еще предстоят необычные и мрачные события, в которых нет и быть не может никакого смысла.

Я не мог успокоиться. Спустился по темной лестнице и направился прямиком к квартире Тео. Все было тихо. Я приник ухом к двери, напряженно вслушался, но не доносилось ни единого звука. Подождав, я хотел постучать, однако холод пробирал до костей, а на мне был только легкий домашний халат. Я уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг подумал, что Тео вполне мог и не запереть дверь. Передвигается он с трудом, и в колледже за ним присматривали. А вот как он позовет на помощь, если заболеет и не сможет добраться до телефона? Страшно даже представить.

Едва я коснулся двери, как услышал приглушенный крик, а следом грохот: что-то упало.

Повернув ручку, я обнаружил, что дверь действительно не заперта, и ринулся в квартиру, повсюду по пути включая свет.

На пороге гостиной лежал Тео в ночной пижаме. Лицо его было слегка перекошено в левую сторону, он словно пытался что-то сказать. В широко раскрытых глазах застыли такой ужас, такой страх, такое потрясенное осознание и узнавание, что мне не забыть их до самого смертного часа. Я опустился на колени и тронул его. Ни дыхания, ни пульса. Тео был мертв. Секунду-другую я считал, что услышанный мною грохот вызвало падение Тео, но потом заметил в нескольких шагах от него венецианскую картину. Струна, которая, как я знал, была крепкой и тугой еще вчера вечером, оказалась цела, крюк на стене – на месте. Ничто не могло сорвать картину со стены, и не она убила Тео: он упал, не успев дойти до нее.

Как я сознавал, следовало сделать две вещи. Естественно, известить дирекцию, поднять на ноги весь колледж и дать ход обычной в таких случаях процедуре. Но прежде предстояло совершить нечто другое. Страх одолевал до дрожи, но я бы лишился покоя до конца своих дней, если бы не оказал своему старому наставнику эту последнюю услугу. Я должен все выяснить. Подняв картину, я отнес ее в кабинет и, приставив к книжному шкафу, навел лампу.

Затаив дыхание рассматривал я полотно, со страхом предчувствуя свою находку.

Но ничего не нашел, хотя обследовал каждый дюйм холста. Вглядывался во все лица, в толпу, в гондолы, в окна в домах, в уголки едва различимых проулков. Тео не было нигде. Ни единое лицо даже отдаленно не напоминало его. Я увидел юношу – молодого мужа графини и фигуру в белой шелковой маске с султаном из перьев – Клариссу Виго. Однако не обнаружил изображения Тео – слава Богу, слава Богу! Вероятнее всего, он проснулся, почувствовал себя плохо, встал – и его настиг погибельный удар или сердечный приступ. От падения тела сотряслись пол и стены – мужчина он был тучный, – картину тряхнуло, и она тоже упала.

Вновь покрывшись потом, только на сей раз уже от облегчения, я подошел к телефону на рабочем столе Тео и набрал номер ночного дежурного.

Несколько дней прошло в безнадежной печали, утрата Тео изводила меня. Во время похорон часовня колледжа была полна людей и завалена цветами, надгробная речь стала одной из лучших, когда-либо слышанных мною, и все с любовью говорили о нем. Я же не мог избавиться от потрясения, все мои мысли вращались вокруг проведенных с ним последних часов. И только одно вызывало беспокойство. Я убедил себя (в чем совершенно уверен), что смерть Тео никак не связана ни с рассказанной им историей, ни с венецианской картиной и, соответственно, с чем-либо ужасным или необъяснимым. И все же не мог я забыть, какой ужас застыл на мертвом лице Тео, забыть страх в его глазах и вытянутые руки. Картина упала, и, пусть этому имелось совершенно здравое объяснение, падение это меня беспокоило.