Роберт Чамберс - Король в Желтом

Гастингс смотрел вслед Эллиотту, пока художник не скрылся из виду, а затем вернулся к фонтану. Он был смущен и подавлен, но постепенно от утренней свежести на душе полегчало, и юноша сел на мраморную скамейку в тени Купидона.

Прохладный воздух был наполнен ароматом апельсинового дерева. Повсюду купались голуби, капли сверкали на их переливчатых ирисовых грудках, когда они летали среди брызг или садились на самый край гладкого бассейна. Воробьи тоже не теряли времени даром, опуская свои пыльные перышки в воду и чирикая во все горло. Под сикоморами, окружавшими утиный пруд напротив фонтана Марии Медичи, селезни щипали траву и вперевалку спускались к берегу, чтобы отправиться в торжественное, но бесцельное плаванье.

Бабочки, еще сонные от ночной прохлады, прятались под листьями сирени, ползали по белым флоксам или устремлялись неверным курсом к какому-нибудь согретому солнцем цветку. Пчелы деловито сновали над гелиотропом, и пара серых мух с кирпичного цвета глазами садилась на пятно света, упавшее около мраморной скамьи, или гонялась друг за другом только затем, чтобы вернуться к солнечному зайчику и с наслаждением потереть передние лапки.

Часовые бодрым шагом ходили перед раскрашенными киосками, время от времени останавливаясь и выжидающе глядя на караульню.

Наконец они в последний раз прошли мимо, скрипя гравием и лязгая штыками. Услышав приказ, они вздохнули с облегчением и удалились, хрустя по дорожке.

Глубокий звон плыл от часовой башни дворца, ему вторил звучный колокол Сен-Сюльпис. Гастингс замечтался под сенью каменного бога, и, пока он грезил, кто-то подошел и сел рядом. Сперва юноша не поднял головы, но, услышав голос, вскочил на ноги:

– Вы! В этот час!

– Я места себе не находила, мне не спалось… – И тихим, счастливым голосом девушка повторила: – Вы! В этот час!

– Я… я спал, но солнце разбудило меня.

– Я не могла уснуть, – сказала Валентина, и ее взор на миг затуманился. Она улыбнулась. – Я так рада… кажется, я знала, что вы придете. Не смейтесь, я верю снам.

– Вам правда приснилось… что я буду здесь?

– Думаю, я уже проснулась, когда мне это пригрезилось, – призналась она.

Некоторое время они молчали, наслаждаясь собственным счастьем, но тишина была красноречивой – робкие улыбки и взгляды, исполненные значения, встречались снова и снова, пока с губ не слетели казавшиеся почти излишними слова. Они заговорили о мелочах. Возможно, самое серьезное замечание, сделанное Гастингсом, касалось завтрака.

– Я еще не пила горячего шоколада, – призналась девушка. – Но какой же вы приземленный.

– Валентина, – жарко заговорил он, – я хочу… хочу, чтобы вы… провели со мной этот день… только один.

– О милый, – она улыбнулась, – вы не только приземленный, но еще и эгоистичный!

– Не эгоистичный. Голодный.

– Просто каннибал. Ах, милый…

– Пожалуйста, Валентина!

– А как же мой шоколад?

– Я угощу вас.

– Но déjeuner [92]…

– Позавтракаем вместе, у Сен-Клод.

– Я не могу…

– Вместе… весь день… до самого вечера… пожалуйста, Валентина.

Она молчала.

– Только сегодня.

Вновь странная тень мелькнула в ее глазах, а когда это прошло, она вздохнула:

– Да… вместе, но только сегодня.

– Весь день? – сказал он, не веря своему счастью.

– Весь день. – Она улыбнулась и добавила: – Ах, как я хочу есть!

Он рассмеялся, совершенно очарованный:

– Какая вы приземленная!

На бульваре Сен-Мишель расположилась Crémeri [93] Лавочка, торгующая молочными продуктами, и одновременно кафе ( франц .). , черно-белая снаружи, чистая и красивая внутри. Девушка с темно-рыжими волосами, говорившая как парижанка и носившая гордое имя Мерфи, улыбнулась, когда они вошли, накрыла цинковый tête-à-tête [94]чистой скатертью и поставила перед ними две чашки горячего шоколада и корзинку, полную хрустящих, свежих круассанов. Кусочки лимонного масла, на каждом из которых был выдавлен трилистник, казалось, хранили благоухание нормандских пастбищ.

– Как вкусно! – сказали они вместе и рассмеялись совпадению.

– Мы думали об одном, – начал он.

– Ерунда! – воскликнула она, покраснев. – Я думала о круассанах.

– Я тоже, – ликуя ответил он. – Значит, я прав.

Они начали спорить. Она сказала, что он ведет себя как грудной ребенок, Гастингс все отрицал и сыпал ответными обвинениями, а мадемуазель Мерфи смеялась. Последний круассан был съеден под белым флагом. Затем они встали из-за стола. Она взяла его за руку и кивнула мадемуазель Мерфи, которая весело пожелала им: