Дмитрий Тихонов - Чертовы пальцы (сборник)

– Ну, значит, и не переживай.

Спустя минуту снаружи тявкнула собака.

– Ага, – довольно протянул уметчик. – Вот и следующий пожаловал.

Тяжело поднявшись, он вынул из щели между бревнами горящую лучину, вышел в сени. Вскоре со двора донеслись приглушенные голоса и лошадиное ржание. Тяжко вздохнула за занавеской толстая Авдотья. Похоже, мужнина затея не пришлась ей по душе. Или просто было жаль перепелок.

– Да, – сказал вдруг Горь. – Согласен.

Повернувшись к товарищу, Наум увидел, что тот смотрит на ведьму, по-прежнему не отводящую глаз от окна. Судя по всему, слова его были обращены к ней.

– Что? – спросил Наум.

– Она сказала, нам стоит быть настороже, – пояснил Горь. – Дело нечисто.

– Как сказала? Я не слышал.

– Ну, так она же мне говорила.

Дверь распахнулась, пропуская осенний холод и танцующие тени, а следом – новоприбывших. Их оказалось двое: до черноты загорелый казак по имени Беляй, хорошо знакомый Горю с Наумом, и молодой кучерявый парень ростом под самый потолок, которого они видели впервые.

– Эге! Вот они, злодеи! – проревел Беляй и громогласно засмеялся. – Уж не думал, что когда-нибудь увижу вас вновь!

– Не ты один удивлен, – ответил Наум, вставая из-за стола.

Все трое обнялись. Беляй не попал в лапы имперских палачей, а потому лицо его не было обезображено так, как у Горя или Жилы, но битвы, в которых ему довелось участвовать, оставили по себе верную память: от левой скулы до подбородка тянулась кривая вмятина сабельного шрама, а на правой руке не хватало трех пальцев. Благодаря этим пальцам он и избежал смерти или плена в последнем сражении – за две недели до того, как государевы полки вышли к столице Безбожного царства, его, лишившегося возможности владеть саблей, атаман отправил на юг, к устью Старшего Ягака, посланником к болотным дикарям. Предприятие это было ничуть не менее опасным, чем любой военный поход, – жители топей славились своей непредсказуемостью и людоедством. Предложение присоединиться к войскам Безбожного Царя они отвергли, но посольство его жрать не стали – и на том спасибо. А вернувшись, Беляй застал успевшие уже остынуть пожарища, овраги, полные догнивающих трупов, и жалкие ошметки некогда единого войска, вновь превратившиеся в разрозненные, полубезумные от голода и страха ватаги разбойников.

– А это кто? – спросил Наум, указывая на высокого парня, стоявшего у двери, потупив взор, словно нашкодивший малец. – Почему он здесь?

– Это Елезар Полынник, – сказал Беляй с гордостью, будто тот приходился ему сыном. – У него сорок сабель в подчинении, стоят в двух днях пути отсюда, в излучине Меньшой Ягаковны. Две пушки да несколько горных дел мастеров. А еще он привез слово атаманово.

– Откудова оно у тебя? – прищурясь, спросил Горь.

– От старшего брата осталось, – пробасил Елезар, шмыгнув носом, отчего стал еще больше похож на мальчишку, несмотря даже на торчащую из-за кушака рукоять пистоля. – Он велел хранить, а сам сгинул вместе с Безбожной вольницей.

– Добро, – сказал Наум. – Подойди-ка, давай взглянем, что у тебя на сердце.

Парень, ожидавший этого требования, с готовностью сделал шаг вперед, поднимая руки к вороту черного кафтана, явно доставшегося ему с чужого плеча, но тут взгляд его, скользнув вдоль казаков, уперся в лавку у окна, и он, испуганно отскочив назад, схватился за рукоять сабли. Наум и Горь мгновенно обнажили свои клинки, и, если бы не хозяин, вовремя сообразивший, что происходит, дело могло закончиться плохо.

– Это ведьма! – гаркнул Фома, встав между ними. – Всего лишь дикая горная ведьма, чорт ее дери! Она всем кажется разной. Кого ты там увидел, Елезар?

– Мою суженую. Она года два как померла от поветрия.

– Дрянь играет с твоим рассудком. Может, ты ей приглянулся, не знаю, хочет соблазнить тебя, вот и притворяется дорогим человеком. Не смотри на нее, и все. Понял? Просто не смотри.

– Понял.

– А вы двое уберите сабли. Не хватало еще оружием размахивать!

Они послушались. Сталь исчезла из виду, сразу стало легче дышать. Елезар распахнул кафтан, развязал тесемки на горловине рубахи, обнажил левую половину груди. Фома поднес только что запаленную лучину, и в неровном багровом свете все увидели розовый шрам на том месте, где должно было находиться церковное клеймо. Каждому при рождении ставили такое – знак империи, знак Всевышнего и Всемогущего. Как человек клеймит стада свои, так и слуги Божьи помечают Его паству.