Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

Он даже не осознал, как родилась в твердолобой медвежьей голове эта неожиданная мысль, желание или даже продиктованный безысходностью порыв, но, увидев сверху цепочку белых жилищ на террасе, Зверь вдруг вспомнил маленькую ласковую человеческую лапу и решил, что только она может помочь в его беде. Конечно же, ей, такой умелой и доброй, ничего не стоит снять петлю и освободить горло. И он даже не будет просить потом сладких камушков. Просто благодарно лизнет ее и уйдет, чтобы там, за двумя хребтами, залечить свои раны и сладко заснуть с первым снегом в берлоге детства.

Приняв решение, Зверь с надеждой свернул к белым домикам. Он уже вышел на террасу и направился к знакомому крайнему жилищу, как вдруг из-за деревьев вымахнул вечно все ему портящий белогрудый самец. Зверь был слишком слаб и, даже не успев занять боевую позицию, получил удар в бок. Он задохнулся, с хрипом скатился с яра, увлекая за собой камни, плюхнулся в воду, почти по-собачьи заскулил и жалко заковылял вверх по ручью.

Запаленный бегом, Транскрил застыл на краю террасы. Он нарушил данное ей обещание, он не ушел далеко, но зато и сумел защитить ее от Зверя, который попробовал вкус человеческой крови и был теперь непредсказуем. Переводя дыхание, Транскрил не сразу заметил человека, поспешно выскочившего из палатки на шум медвежьей стычки. А когда увидел, было уже поздно: громыхнул выстрел, и пуля пронзила правую лапу. Припадая на нее, Транскрил бросился бежать. Человек выстрелил еще несколько раз, следом выскочили другие люди и тоже подняли пальбу, но он уже нырнул в распадок и начал торопливо уходить к перевалу.

Собаки, ведущие охотников по следу Зверя, были совсем недалеко от лагеря, когда там вдруг началась стрельба. Стало ясно, что людоед вышел к палаткам. Охотники, срезая путь, припустили бегом напрямик к лагерю, собаки захлебывались от лая.

Геологи и вертолетчики на терраске махали охотникам руками и показывали в сторону перевала:

– Туда, туда ушел! Он самый, хромой.

– И как я его ни разу не зацепил! – сокрушался Диметил.

Собаки рвались с поводков, и охотники спустили их.

Выбравшийся на берег Зверь увидел, как по противоположному склону, наискосок, помчалась целая гавкающая свора. Зверь сообразил: собаки взяли след Белогрудого. А это значило, что для него опасность пока миновала. Он постоял еще недолго на мокрых камнях, будто пытаясь увериться в правоте своей догадки, а потом, с хрипом прогоняя сквозь горло воздух, направился к ближнему распадку и похромал по нему вверх.

Палатка Белявского была рядом, и Верка слышала, как оттуда доносился гневный крик возвратившегося в лагерь Сосновского:

– Ты что думаешь, если штокверк с золотом подцепил, то тебе все и спишется?! Медаль на грудь повесим?! Да кому он на хрен нужен, твой штокверк, такой ценой?! Три трупа за сезон! В одном отряде! Да у вас за целую пятилетку по всей экспедиции столько же было. Знаешь, небось, что итоги соцсоревнования в честь съезда на носу! И где мы теперь окажемся? В заднице! А значит, и финансирование, и фонды соответствующие получим!.. Нет, ты у меня не только партбилет на стол положишь, но и под суд пойдешь за… за…

– Преступную халатность, – подсказал услужливо инженер по ТБ.

– Вот именно! Ты у меня!.. Сегодня же ликвидируй работы! Завтра утром весь отряд – в вертолет!..

Последняя фраза оказалась для Верки самой страшной. Закусив губу, она уткнулась в спальник и беззвучно заплакала. Верка уже не слышала, как Сосновский отдал еще одно распоряжение:

– И насчет похорон Хмарова скомандуй. Пусть прямо сейчас и начинают.

Дело в том, что когда тела студента и шурфовщика привезли в лагерь и Сосновский собрался доложить в экспедицию о втором погибшем, то никто из присутствующих не смог вспомнить ни одного из родных или близких Хмарова, кому следовало бы сообщить о смерти. Открыв вьючник Тамерлана, где лежали все его немногочисленные пожитки и документы, так и не нашли среди них ни одного адреса или имени. Но зато почти сразу попал на глаза уже пожелтевший листок бумаги, на которой корявым жирным почерком было выведено:

«Завищание

Если я помру своей или нисвоей смертью то прошу схаронить миня пряма на участке работ. Родных у миня никаго ни осталася и так будет покойнее.

К сему Хмаров Степан Петрович»

Ниже стояла такая же корявая подпись и дата уже пятилетней давности.

Прозвучавшие раз за разом несколько взрывов, раздробивших мерзлоту, стали последним салютом человеку, который, как сказал над могилой Сосновский, «отдал всю свою непростую жизнь геологии и внес немалый вклад в освоение недровых богатств Северо-Востока страны».