Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

Верка подошла к сивому медведю чуть поближе и вдруг с криком отскочила назад – убитый зверь начал двигаться, точнее, резко худеть и укорачиваться. Ошеломленные, они видели, как прямо на глазах медведь превратился в человека, а точнее – в Тамерлана. На шее его зияла огромная рана, но лицо было блаженно спокойным, даже как будто довольным.

– Ну, вот все и кончено, – сказал Гир, – теперь только мы вдвоем знаем, кем он был. Ваши люди завтра увидят мертвого рабочего и скажут, что хромой медведь убил еще одного человека. Хорошего, заслуженного человека. Но, по крайней мере, он теперь сам не сможет убить никого из них.

– Да, – согласилась она, – не сможет… Если б ты знал, как я страшно от всего этого устала!..

– Я знаю, милая… Прости, но до трансформации осталось всего тридцать минут, и если я вовремя не успею вставить капсулу в ухо и мой обман раскроется, то могу навечно остаться в камне или в шкуре…

Жадно испив последние минуты любви, вырванные у беспощадно летящего времени, и прощаясь у водопада, они знали, что расстаются, может быть, навсегда, поскольку понимали: ее отряд после таких жертв вряд ли останется работать еще на месяц.

– Только уйди, пожалуйста, подальше, – просила его Верка, гладя в темноте Гира по лицу и словно пытаясь запомнить его на ощупь, – а то завтра прилетят охотники с собаками, наверняка начнут устраивать облаву на хромого. Я очень тебя прошу…

– Хорошо, – пообещал он, – уйду. Хотя мне так хотелось быть в эти дни рядом с тобой. Пусть даже в шкуре…

– Я люблю тебя и не забуду никогда! – Она еще раз приникла к его губам. – Слышишь, не забуду! Ты самый лучший, самый красивый, самый-самый… Я буду ждать тебя всегда! Я люблю тебя!..

– И я тебя люблю, милая! – Голос Гира как-то совсем по-земному дрогнул и сел. Он горячо и хрипло зашептал: – Ты тоже лучше всех! Лучше всех во Вселенной! Я не смогу без тебя! Мы еще встретимся, обязательно встретимся! – Он начал потихоньку отстранять ее от себя. – Все, сигнал… Проклятый зуммер. Беги, родная…

Утром из вертолета следом за Сосновским и инженером по ТБ вывалила целая толпа – два милиционера в форме, эксперт с медицинским чемоданчиком и четверо охотников со сворой собак.

Подойдя к Белявскому, замначальника экспедиции холодно кивнул, не подавая руки, и распорядился:

– Давай сразу на место происшествия. Разговаривать с тобой потом буду.

– Место происшествия охраняется? – вставил свой вопрос инженер по ТБ.

– Охраняется, – хмуро ответил Белявский.

– Кем?

– Горнорабочим Хмаровым.

– Как, одним?! Опять нарушаете, Игорь Ильич! У меня прямо слов нет! Ведь было же предписание – никуда не выходить из лагеря по одному!

– Да ты видишь, сколько у меня народу в отряде осталось?! Кого бы я к нему в напарники послал?! Промывальщика, который с сердечным приступом валяется?! Студентку?! – не выдержал и сорвался Белявский.

– Хватит! – оборвал его Сосновский. – Я сказал: все разговоры потом. Веди на место.

Оставив для охраны лагеря и экипажа вертолета Диметила и слегка оклемавшегося Карпыча, все остальные мужчины направились в сторону зимовья.

Только одна Верка знала, какой сюрприз их там ожидает, но не могла об этом сказать. Ей было искренне жаль Белявского.

И он пережил самый страшный миг своей жизни через полчаса, когда вывел на полянку возле оборванной петли всю группу и увидел лежащего на земле Тамерлана. Плохо стало даже Сосновскому: ехал разбираться с одним смертельным случаем, а их оказалось сразу два. Тяжело осев на валежину, он полез в карман за таблетками.

– Вот, вот чем оборачивается нарушение правил безопасности! – зазвенел в тишине гневный голос инженера по ТБ, но потрясенный Белявский, к которому относились обвинения, ничего не слышал, а остальные начали деловито заниматься собственными заботами: милиционеры и эксперт осматривали тела и что-то писали, охотники выводили на след собак.

Зверь, прихрамывая уже на две ноги, медленно брел вверх по долине, поднявшись повыше на ее борт. Казалось, он истратил на поединок с сивым медведем все остатки сил, и сам не мог понять, как, полузадушенный петлей, сумел победить такого здорового самца. Было непонятно, отчего враг дрогнул в последний момент и не смог отпихнуть мордой его лапу. Сделай он это, продержись еще чуть-чуть, и Зверь сам бы оказался поверженным… А теперь он, напрягая ослабленные, жалко трясущиеся мышцы, в каком-то полусознательном состоянии навсегда уходил из мест, где боль, унижение и опасность сталкивались с ним нос к носу все нынешнее лето. Время от времени он ложился, отдыхал, с трудом поднимался и снова шел дальше. Рана от пули в лопатке была болезненной и потихоньку лишала его крови, но не угнетала так, как сжимающая шею петля. Чтобы освободиться от нее, Зверь сделал бы сейчас все, но понимал, что сам с этим никогда не справится.