Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

В огромном доме было пусто и темно, как в могиле. Кто-то поставил в бокал с водой пурпурную розу. И на ее шипах алела кровь. Та ли самая эта роза? Корделия скорбно посмотрела на туалетный столик, где она стояла. Если да, то на ее шипах их общая кровь. И ее, и его. Их боль всегда была общей. Она чувствовала его боль, как свою. В ту ночь, когда его истязали, она металась в бреду так, будто пытали ее. Она еще помнила, как не могла найти себе места в огромной постели, словно ее жгли раскаленным железом, выдирали ей ногти и выворачивали суставы. Боль была адской, а потом все внезапно прошло, одним махом, словно погасили свечу.

Свечу его жизни.

Ничто не изменилось теперь. Она остро чувствовала его боль и его отчаяние. Только ей было одиноко и грустно в пустом доме, а он сейчас пировал в своей мрачной башне. Боль других для него теперь сладость. А ее боль? Корделия вздохнула и поднесла руку к поврежденной щеке.

Кровь перестала течь, но Корделия все еще промакивала рану ажурным носовым платком. Порез оказался незначительным. Он скоро заживет. Рана неглубокая. От нее, наверное, не останется даже шрама. Донатьен ударил не нарочно. Он не хотел ее задеть. Жаль только, что лезвие ножа прошлось по уголку губ, и теперь казалось, что они слегка кривятся. Но этот дефект легко скрыть. Достаточно лишь слегка выставить вперед нижнюю челюсть, и ничего не будет заметно. Корделия часто делала такое движение, когда нужно было держать или перекусить нитку во время шитья. Ей не привыкать к неудобству. Ничтожный дефект – это не беда. Главное, красота осталась при ней.

Главное?

Действительно ли это главное? Темное зеркало подле нее будто стало врагом. Корделия враждебно изучала в нем свои черты. Слишком безупречная внешность, слишком чистая кожа, слишком выразительные глаза в обрамлении пушистых ресниц и такой прямой аккуратный нос. Донатьен никогда не целовал ее в щеки или в лоб, только в губы. И вот только губы, отмеченные поцелуем дьявола, теперь начали казаться слишком выпуклыми, слишком пухлыми, словно обожженными.

Хоть он и срезал с нее ожерелья, но одна нитка жемчуга все же осталась на месте. Самый первый его подарок. Корделия легко отличала эти бусы по золотой застежке с бриллиантами. Изящная вещица. Ее пальцы сами потянулись к ожерелью, чтобы безжалостно сорвать. И вот нитка жемчуга, давно змейкой обвивавшая ее шею, рассыпалась, будто спали оковы. Корделия глянула на розу, на шипах которой все еще осталась их общая кровь, и поднесла нож к своим венам. Пора! Так уж вышло теперь, что нож – единственное спасение от боли. Только внешние муки помогут заглушить внутренние. Кто не страдал от любви, никогда ее не поймет. Кто не страдал из-за того, что его любовь уничтожили.

Они превратили ангела в ничтожество. Корделия едва сдерживала внутренний порыв. Вместе с непролитыми слезами в ней вспыхнул внутренний огонь. Одно неукротимое желание – уравнять себя в правах со своим возлюбленным. Это стоит сделать до того, как умереть. Корделия поднесла нож к своему лицу.

Он убивал всю ночь. При помощи духов ему удалось запереть в подвалах сотни своих недоброжелателей. И толпа, безудержно вопившая перед воротами, вдруг притихла в темницах. Всю ночь он выбирал жертв и разделывал их по одному. На изощренные пытки уже не оставалось времени. И все же для инквизиторов, попавшихся ему в числе остальных, он приготовил самые жестокие издевательства. Пусть это будет им нравоучением. Взглянуть в лицо дьявола, который вот-вот станет их палачом, для них уже оказалось невыносимым испытанием. Завтра он вывесит их останки на ограде какого-нибудь монастыря в назидание остальным. Пусть видят и боятся.

Донатьен с удовольствием вспоминал перепуганное лицо дожа, в покои которого он явился сразу после смерти. Даже облеченный властью и непомерно горделивый человек содрогается от страха, когда его костлявой шеи касается рука существа, только что выползшего из могилы. Все пугаются покойника, пришедшего по их души. Донатьен научился вовсю использовать свои привилегии мертвеца. А сейчас он просто упивался кровью и чужими мучениями. И его загрубевшая от шрамов кожа вдруг начала очищаться. В свете окровавленных свеч это было чудом и служило ему примером в дальнейшем. Нужно убивать и истязать больше, чтобы на более долгий срок вернуть себе красоту. Завтра ночью он явится к Корделии прежним. У него где-то еще остались роскошный камзол и бархатный плащ. Завтра он нарядится, как принц эльфов, нарвет алых роз на чьей-нибудь могиле и постучится в двери своей возлюбленной.