Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Корделия посмотрела на уколотый палец. Нужно было принести розу с собой как подношение, но вовремя она не догадалась, а теперь уже поздно.

Из верхнего помещения доносились только приглушенные стоны. Видимо, на крики у жертвы уже не хватало сил. Для Корделии это стало облегчением. Она уже слышала истошные вопли его жертв и была не готова снова к такому испытанию. Однако к тому зрелищу, которое ждало ее в зале, она тоже была не готова.

Свечи в люстре и канделябрах кровоточили. Они больше не были черными. И на желтом воске красные капли были особенно хорошо заметны. Они шлепались на пол и на крепкий дубовый стол, когда-то бывший столом для пира. Сейчас на нем не было скатерти, к голой столешнице, сохранившей следы от порезов ножом, походящие на письмена, крепились медные крюки и тяжелые цепи. И еще какие-то пыточные инструменты, названия которых Корделия не знала. Она лишь различила колодки, железные иглы, штыки, целую коллекцию ножей и острых режущих предметов непонятного назначения. Такие «обыденные» приспособления, как железная дева, дыбы и испанский сапог, тоже примостились в углу напротив окна, но, по-видимому, часто не использовались. Засохшая на них кровь давно превратилась в ржавчину. Роскошные резные стулья были поломаны на дрова, чтобы растопить камин и странную, необычной формы жаровню. А во французское окно на все это глядела бессловесная ночь, ничуть не сочувствующая жертве, издыхающей на столе.

Корделия прижала руку ко рту, чтобы не закричать. Голова на порезанной шее откинулась, и выпученные глаза девушки смотрели прямо на нее. Рот был зашит прочными черными нитками. Вот почему она не кричала. При таком обороте истошные крики, застрявшие в ее горле, можно было принять за стоны. Иссиня-черные волосы на ее лбу были подпалены, живот под окровавленной сорочкой вспорот. Она чем-то сильно напоминала Анджелу, может быть, потому, что ее Донатьен разделал тем же способом.

Живые мощи на столе были вскрыты целиком. Вот он, пример докторов, который так осуждался церковью. Вскрытие. Корделия понимала, что нельзя смотреть на окровавленные внутренности и ребра, но все равно смотрела. И в ее глазах застыл ужас. Это было вскрытие заживо. Причем кто-то еще прошил внутренности жертвы прочными нитками.

Корделия знала, кто.

– Ты боишься, что с тобой произойдет то же самое? – Голос сгорбившегося над жертвой, будто цверг, существа ничуть не напоминал голос прежнего Донатьена. Его внешность теперь тоже была далека от той, с которой он родился. От роскошной одежды остались лишь ошметки. Плоть под ними была еще более истерзана. Он горбился, едва волочил раздробленные испанским сапогом ноги, неловко двигал вывернутыми из суставов обожженными пальцами и в целом напоминал сказочного тролля, жутко уродливого, омерзительного и кровожадного. Опаленные губы кривились в усмешке. Когда-то красивое лицо теперь походило на клубок шрамов или сплошной ожог. Корделия прикрыла глаза, чтобы этого не видеть.

«Но внутри ты ведь прежний», – хотелось сказать ей. Однако она не смела, потому что сама начинала в этом сомневаться. В его разуме теперь будто поселился некий дьявол, разбуженный людской жестокостью. И он требовал человеческих мучений.

– Смотри, как изящно. – Донатьен провел тонкой бритвой по кишкам вскрытой девушки и срезал некоторые из них. Они шлепнулись на стол, будто дождевые черви. Корделия бы ни за что не догадалась, откуда взялась эта грязно-бурая масса, если бы не видела своими глазами место ее происхождения.

– Это искусство плоти, – провозгласил Донатьен. – Смотри, – он поднял в воздух какой-то острый предмет. – Этот скальпель я позаимствовал у скульптора. Бедняга ваял статуи из камня, но не подозревал, что нечто подобное, только окровавленное, можно сделать и из него самого. Я предпочитаю ваять из плоти. Весьма достойный обработки материал. И такой податливый. Зачем мне мрамор, если плоть поддается легче глины.

И он вонзил резец девушке в глаз. Корделия вскрикнула.

– Красиво, да. – Донатьен провел окровавленной шершавой рукой по волосам цвета вороного крыла. – Ее звали Джоджиной, она дочь одного из Совета Десяти. Видишь, я ваяю только из предателей и их чад. Только такой материал мне нужен. Не считай меня слишком жестоким.

– Она еще жива. – Корделия хотела отвернуться, но не могла.

Донатьен и не подумал ввести лезвие чуть глубже, чтобы умертвить несчастную. Пусть жертвы мучаются как можно дольше, считал он. Смерть – это милосердие. Ему самому такое милосердие предоставили далеко не сразу. Он мучился очень долго.