Альбина Нури - Пассажир своей судьбы [litres]

Мимо меня проскользнула официантка с подносом – не та, давешняя, а совсем молоденькая, не старше меня, в короткой юбке и с задорными кудряшками. Кстати, стриженая сердитая тоже была здесь: строчила что-то в своем блокноте, принимая заказ у пожилой четы интеллигентного вида.

«Народу полно. Убегаешься за день, чуть не падаешь, ноги гудят…» – вспомнилось мне. Теперь это было похоже на правду.

Меня словно било током: все нутро дрожало, лицо горело, ныли кости и мышцы – даже те, о существовании которых я не подозревал. Может быть, температура поднялась. Хотелось заорать погромче, заставить их прекратить издеваться надо мной…

Но кого – «их»? Люди в зале просто ужинали, им не было до меня дела. Если примусь вопить и топать ногами, они решат, что я хулиган и пьяница, и примутся осуждать меня, одергивать и делать замечания.

Тогда, наверное, тех, кто устроил эту фантасмагорию, привел в действие некий адский механизм и поместил меня в центр его, замыслив свести с ума, уничтожить!

Казалось, я прозрачный, плоский и невесомый, словно сорванный с ветки осенний лист. Меня кружило, несло куда-то, и я не мог этому противиться. Я не знал, было ли все на самом деле: пропавшие пассажиры, отсутствие остановок… Где и как я провел эту ночь – и была ли ночь, а может, она только надвигается на землю, наползает сизым туманом сумерек?

Действительно ли Петр Афанасьевич говорил чудовищные вещи про поезд без машиниста или мы мирно беседовали об отвлеченных вещах и книгах? Сейчас я стоял спиной к столику, за которым мы сидели, и боялся оглянуться.

Были мы в зале одни с самого начала или все эти люди находились тут, когда я появился? Пришел я поужинать или мы с Петром Афанасьевичем завтракали, а за окном искрилось солнечным светом летнее утро?

«Мамочка, где я? Что происходит? Что творится со мной?»

– Федор!

Когда прозвучало мое имя, я не сразу понял, что обращаются ко мне. Мало ли Федоров на свете? Я не связал этот окрик с самим собой. Но голос раздался еще раз, громче и настойчивее. До меня наконец дошло, что звали меня, и я обернулся.

Петр Афанасьевич восседал за столиком – тем самым, откуда я только что выскочил. С того места, где я стоял, столик был хорошо виден: круглобокий чайник с чашками, кристаллы сахара в хрустальной сахарнице, золотистые полукружья лимона, аккуратно нарезанные куски яблочного пирога – свежеиспеченного, с аппетитной корочкой. Петр Афанасьевич, живой и здоровый, голубоглазый и седовласый, приветливо улыбался и махал рукой, подзывая меня.

– Что вы там застыли, Федя? Заблудились, что ли? Идите скорее, чай стынет!

Ни за что на свете, под угрозой жизни не смог бы я в ту минуту приблизиться к столу, сесть и как ни в чем не бывало заговорить с Петром Афанасьевичем. И уж тем более не сумел бы пить чай с пирогом.

Промычав что-то невнятное, я рванулся к выходу. Люди, кажется, оглядывались, говорили что-то мне вслед. Возмущенно клокотала стриженая официантка, Петр Афанасьевич растерянно окликал меня по имени.

Или, возможно, все это звучало лишь в моем воображении, а на самом деле за спиной был пустой зал, полный пыли, старой рухляди и гниющих отбросов.

Зал, полный жутких теней и чужих воспоминаний.

– Если в бочку с медом сунуть ложку дерьма, будет целая бочка дерьма. И не спорь!

– Я не спорю, Димон, но и ты пойми! А платить кто будет – Пушкин? Безвыходная ситуация.

– Ни хрена не безвыходная! Бабка моя рассказывала, как мать ее ночью на мороз выкинула. Засунула в сугроб. Прокормить не могла, лишний рот, ну и… А бабка выжила – там не простой сугроб оказался, а навозная куча. Тепло было. Утром мать пришла – девчонка живая. Решила, что это знак.

– К чему ты это?

– К тому. Вот там, в сугробе, была безвыходная ситуация!

– Чего у тебя все про одно – то дерьмо, то навоз.

– А потому что жизнь такая.

В тамбуре курили двое подвыпивших мужичков, и на секунду, когда я увидел их, испугался, как бы они не остановили меня, не заговорили. Общаться сейчас я ни с кем не мог. Всюду были обман, иллюзия, сплошной ужас.

Страх и отчаяние гнали меня, как охотничьи псы гонят волка. Вагон за вагоном, купе и плацкарт, без остановок… Не глядя по сторонам, я несся вперед, двери хлопали мне вслед, и хлопки казались издевательскими аплодисментами. Мне нужно было добраться до машиниста. Больше я ни о чем не думал, не позволял себе думать.

К тому моменту, как наткнулся на этих философов в вытянутых трениках, я промчался уже через восемь вагонов. В боку резко закололо, меня согнуло, как от удара, и я был вынужден остановиться, сделать передышку. Пытаясь прийти в себя, облокотился на стену. Мужики поглядели на меня слегка осоловевшими глазами и продолжили беседу.