Альбина Нури - Пассажир своей судьбы [litres]

Я, пожалуй, мог бы распространяться на эту тему и дальше, но Петр Афанасьевич перебил меня. Фраза его прозвучала как удар. Шарахнула под дых и лишила воздуха.

– Потому что это желание завело вас сюда.

Сказал – и замолчал, глядя на меня. Я не выдержал, отвел глаза, посмотрел на стол. На скатерти была крошечная дырочка.

– И что? Это просто поезд.

– Он никуда вас не привезет.

В голосе не было никаких эмоций. Ни боли, ни злорадства, ни страха. Так мог бы говорить автоответчик – констатируя факт, ничего более.

– Так не бывает, – упрямо сказал я, решившись снова взглянуть на Петра Афанасьевича.

Он казался старше, чем пять минут назад. Глаза провалились, морщин прибавилось, щеки обвисли, как у бульдога. Разумеется, это только казалось: просто солнце теперь прицельно било прямо в окно, высвечивая недостатки.

– Вы понятия не имеете, что бывает, а что нет, – усмехнулся Петр Афанасьевич и тяжело, как слон в зоопарке, качнул головой. – Если не видите, что происходит в поезде, если не замечаете ничего, так вы просто слепой или глупец.

В горле у меня запершило, я закашлялся и схватился за горло.

– Но вы же сами сказали, что все нормально! Я спрашивал вас! Почему тогда вы врали?

Мне бы радоваться, что я не сумасшедший, что мне не мерещилось, только радости никакой не было.

Петр Афанасьевич причмокнул губами и наклонился ко мне через стол, словно собираясь поделиться секретом.

– Этот поезд – странная штука. Вы еще убедитесь. Он проезжает такие места… – Он снова мотнул головой. – За окном в одно и то же время может быть лето и зима, весна и осень. Вы увидите цветущий луг, а через десять минут – листопад. Белый день в следующий миг оборачивается предзакатными сумерками. Ночь вдруг превращается в утро, вечер – в полдень. А пассажиры! Они живы и мертвы одновременно. Им пять и пятьдесят в одно и то же мгновение. Люди в здешних вагонах проживают свои жизни по многу раз, просыпаясь сегодня младенцами, а завтра – глубокими старцами. Однажды я вышел из своего купе и встретил занятного молодого парнишку примерно вашего возраста. Мы поговорили о чем-то, потом он остался в коридоре, а я пошел в соседний вагон – и увидел его там. Только он был уже почти старик…

– Это невозможно! – громко сказал я. – Вам показалось!

Петр Афанасьевич продолжал говорить, не слушая меня и перейдя на «ты»:

– Ты попал в круг, мальчик. Теперь ты заперт. Никому не под силу вырваться из круга. А знаешь, почему? Потому что у кольца нет конца. У круга нет начала. Он нигде не начинается и нигде не может закончиться. Поезд будет курсировать по кругу вечно, и мы вместе с ним, как блохи на собачьем хвосте!

– Прекратите нести чушь! – выкрикнул я и ударил ладонью по столу. Посуда протестующе звякнула. Из двери кухни высунулась стриженая голова официантки.

– Зачем вы это делаете?

– Делаю что? Говорю тебе правду? Так ведь ты вроде писателем себя мнишь! Правда и честность – это твой хлеб. Даже выдумка должна быть правдивой или хотя бы казаться таковой, чтобы читатели верили. Будь как Ремарк – знаешь такого? Не гладь по шерстке, не закрывай глаза на беду.

– Хватит читать мне лекции! Что вы вообще…

– Ты хороший мальчик. Открытый, чистый, – гораздо тише произнес Петр Афанасьевич и улыбнулся той самой улыбкой, какой улыбался вначале. – Ты нравишься мне. Прости, что напугал. Хорошо?

Я молчал, потому что понятия не имел, что ответить.

– Ешь, пей, с девушками знакомься, пиши свой роман – и постарайся, чтобы он был хорош. Времени на это будет достаточно. Во всем есть плюсы. Пусть этот поезд никогда не остановится и не доставит тебя к отцу… Да и вообще никуда не доставит, но зато тебе больше не нужно принимать решений. А значит, ты не наделаешь ошибок и не будешь платить за них. Приходи сюда обедать, будем разговаривать о книгах. Может, почитаешь мне что-то – я с удовольствием послушаю. Возможно, мы не всегда будем узнавать друг друга, и поэтому станем говорить об одном и том же, но и это неплохо. Я с радостью буду знакомиться с тобой еще и еще…

– Нет, что это… Что вы говорите?! – Я прижал ладони к ушам, не желая слушать.

Он улыбался улыбкой, в которой были жалость и мудрость, а еще – смирение, и от этого коктейля мурашки бежали по коже. Неожиданно меня осенило, и я торжествующе завопил:

– Машинист!

– Что – машинист? – спросил Петр Афанасьевич.

– Нужно добраться до него! Пускай остановит поезд!

Мой собеседник тихо рассмеялся, но быстро стал серьезным и произнес, тщательно проговаривая каждое слово: