Андрей Агафонов - Черная моль [CB]

— Поедешь к вокзалу, подберешь там остальных и сюда обратно…

«Рагули!» — ликует Дмитро, нащупывая в кармане медный значок.

— Чому не державною мовою?! — атакует он парочку у Гелендвагена.

— Коля, разберись, — кивает один из мутных другому.

Второй наклоняется к багажнику, достает оттуда автомат Калашникова и без размаха бьет Панасюка прикладом.

Перед меркнущим взором активиста кружится невыразимо прекрасный зимний Киев, сквозь который проступает лицо румынской проститутки.

Несметные полчища летучих мышей, носясь в воздухе, концентрически сужают круги и наконец исчезают, поглощаемые алчным черным входом в пещеру, напоминающим чей-то вопящий от ужаса рот.

Смуглый мужчина лет тридцати смотрит на обратной перемотке полет мышей.

Из окружающей долину чащи выходит, покачиваясь, его светловолосый спутник.

— Ты все пропустил! — негодует смуглый. — Куда тебя унесло?

— Отлить ходил, — пожимает плечами блондин и садится прямо на землю. Чуть выше лопатки крохотный участок его кожи как будто срезан бритвой, тоненькая струйка крови бежит по спине, под майку.

Над его головой, коснувшись волос, стремительно пролетает летучая мышь и летит на зрителя все ближе и ближе, пока не наступает полная тьма.

Ситуация с Харви.

Солнечный летний день, цветущий сад, пение птиц и стрекот цикад. В белую беседку заходят люди — одышливый, но крепко сбитый старик в черной гавайской рубашке, за ним парень в сером костюме, несмотря на жару, дальше долговязый сутулый тип с крючковатым подбородком и жирной женской задницей, сопровождаемый двумя бугаями в черных костюмах и белых рубашках. Все переговариваются, беззлобно переругиваются, кто-то смеётся визгливым женским смехом.

Похожий на актера Фассбендера папарацци, следящий из укрытия, осторожно кладет на землю рядом с собой камеру с навинченным телевиком и бормочет: «Надо было брать дробовик!»

Поворачивается на спину, достает из кармана смятую пачку сигарет Red Apple, вытряхивает сигарету — кривую, но вроде не сломанную, — и блаженно закуривает. Прикрывает ресницы, и под веками начинают плясать золотые пятна.

Пепел падает ему на подбородок.

Тень падает ему на подбородок.

— Сэр.

Он открывает глаза и видит черного охранника с занесенной над правым бедром рукой.

— Что вы здесь делаете?

— А по-твоему, что я здесь делаю, сынок? — цедит Фассбендер. — На что это похоже?

— Это частная территория, я вынужден…

— Я понял. Не вынуждай. Я ухожу.

Он поднимается с земли, отряхивает колени, поднимает за ремень фотоаппарат.

— Флэшку, — охранник протягивает руку.

— Ты сдурел?

— Какие-то проблемы? — рука охранника начинает двигаться к рации на груди, — скажите спасибо, что камеру не за…

Фассбендер размахивается и бьет фотоаппаратом охранника. Тяжёлый белый объектив с красным кольцом ударяется об голову черного с глухим стуком, и тот боком валится на траву. Несколько капель крови, взлетевших после удара, падают ему на лицо.

Гремит гром.

— Надо было брать дробовик, — задумчиво говорит Фассбендер, глядя на разбитый об голову охранника объектив.

Из беседки слышен рев, затем — звуки выстрелов. Оттуда с грохотом вылетает один из громил в черном, ломая кусты.

Начинает лить дождь.

— Да что за дерьмо, — говорит Фассбендер, — что за дерьмо это все.

— И тут она поворачивается к раввину и говорит: «А это точно поможет?»

Старик откидывается на спинку кресла и задыхается хриплым смехом. Долговязый вежливо гыгыкает, громилы за его спиной неодобрительно сжимают губы.

Парень в сером костюме вздыхает:

— Харви…

— Не надо нести тут опять херни, Кевин! — моментально багровеет Харви. — Хватит меня тут харвить!

— Харви! — голос парня твердеет. — Квентин занятой человек, он пришел поговорить, а не послушать старые анекдоты.

— Занятой человек, вот как? О чем такому занятому человеку, такой важной персоне, разговаривать с такой развалиной, как я?

— Чувак, — вступает Квентин, — просто успокойся, чувак, ок? Я пришел сказать, что между нами все ровно. Между нами все ровно?

— А что, между нами все ровно? Ты так считаешь?

— Я не знаю, ты мне скажи, чувак.

— Чувак! — Вайнштейн усмехается, глядя в глаза одному из громил. — Куда девался старый добрый Харви? Куда девался добрый дядюшка Харви, который всегда прикроет? Чувак! Чува-ак! Все ли у нас ровно, чува-ак! Я тебе скажу, что у нас неровно. Я даже скажу, что у нас торчит. Это ты мне торчишь двадцать лет своей сраной карьеры. Это было долгое, долгое путешествие из полного дерьма в полное дерьмо, не правда ли, чувак? Вы, ребятки, не знали его молодым, а я знал. Он был такой смешной, он был как щенок с толстыми лапами. Но он любил снимать. Все, что он когда-либо любил. Я другой, мне надо кого-то взять за жопу время от времени, ну, вы понимаете. Иначе день прожит зря. Вы понимаете, я вижу. А он любил только снимать. Но давно уже не любит, да, Квентин? Давно уже не любит… Он теперь работает на Обаму, на Клинтона. Все проебал. Как можно было все проебать.