Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

В полумраке пустого зала поблескивала шевелюра Джимми. Как только я сел рядом, он взъерошил мне волосы, улыбнулся и сказал, что вспоминал меня всю прошлую ночь и все утро. В свертке из бурой оберточной бумаги оказался сандвич, который он припас мне на обед: мальцу моих лет требуется что-нибудь посущественнее попкорна.

Свет в зале погас, занавес перед экраном пополз в стороны. Внезапно из динамиков, начавшись с полуноты, загремела музыка, и по экрану запрыгали первые кадры мультика про Тома, Джерри и быка. А когда я откинулся на спинку кресла, Джимми обнял меня. Меня разом бросило в жар и в холод, внутри все тряслось, не переставая. Внезапно мне стало ясно, что в глубине души я рад оказаться здесь. Я был потрясен: выходит, я все утро ждал этой минуты не меньше, чем боялся ее?

– Не хочешь сжевать сандвич сейчас? С ливерной колбасой – моя любимая!

Но я сказал: нет, спасибо, подожду до конца первого фильма.

– Окей, – откликнулся он. – Главное, съесть не забудь.

А потом добавил:

– Глянь на меня.

Его лицо нависло прямо надо мной. Он был похож на Алана Лэдда, будто родной брат.

– Должен тебе сказать, – продолжал он, – ты – лучший из всех мальчишек, каких я только встречал. Лучший на всем белом свете.

Тут он крепко прижал меня к груди, обдав сногсшибательной смесью запахов пота, грязи и винного перегара с легким (может, воображаемым?) оттенком того звериного запаха, что шел от него вчера.

– Хочешь, сегодня я поиграю с твоим малышом Джимми? – спросил он, отпустив меня.

– Нет.

– Ладно, – со смехом согласился он. Похоже, он пребывал в превосходном расположении духа. – Все равно он еще слишком мал. Спорим, тебе страсть как хочется, чтобы он стал таким же большим, как у меня?

Эта мысль привела меня в ужас, и я замотал головой.

– Сегодня просто посмотрим кино за компанию, – сказал он. – Я не жадный.

Так мы просидели весь день, кроме того момента, когда к нам подошел по проходу один из билетеров. Он обнимал меня за плечи, а мой затылок лежал в сгибе его локтя. Когда по экрану поползли титры «Дезертиров», мне показалось, что я заснул и все проспал. Просто не верилось, что уже пора домой. Джимми обнял меня еще крепче и весело сказал:

– Потрогай меня.

Я поднял на него взгляд.

– Давай. Хочу, чтоб ты сделал для меня эту малость.

Я тронул пальцем его ширинку. От этого «Джимми» в его штанах вздрогнул, ожил, вырос огромным – казалось, длиннее моей руки. В тот миг, в миг полного ничтожества, мне вдруг представились другие ребята, гоняющиеся друг за дружкой по школьной игровой площадке под присмотром двух старшеклассниц из соседнего квартала.

– Ты продолжай, продолжай, – сказал он.

«Верь мне», – вот что хотел он сказать, одушевляя «Джимми», наделяя его собственным «я», отдельным от собственного. «Джимми хочет поболтать», «вставить свое слово», «жуть как проголодался», «страсть как соскучился по поцелую»… Все эти слова означали одно и то же: «Верь мне».

– Доверься мне. Ведь я тебе верю. Разве я хоть раз сделал тебе больно? Нет. Разве я не принес тебе сандвич? Принес. Разве я не люблю тебя? И родителям твоим не скажу, что ты делаешь. Пока ты ходишь сюда, ничего им не скажу – причин не будет, соображаешь? И ты тоже любишь меня, разве нет? Вот. Вот, видишь, как я тебя люблю?

Мне снилось, что я живу под землей, в деревянной комнате без окон и дверей. Снилось, будто родители бродят по верхнему миру, зовут меня и плачут, потому что меня изловили и съели дикие звери. Снилось, что я похоронен под можжевеловым деревом, что тело мое разрублено на куски, что эти куски зовут друг друга и плачут, плачут в разлуке. Снилось, что я бегу к родителям по темной лесной тропинке, а, оказавшись на небольшой полянке, где они сидят у яркого костра, вижу: мать – это Донна, а отец – Алан. Снилось, будто я могу вспомнить все, что только случилось в жизни – и как учительница вызывала меня на уроке, и как ночью в спальню вошла мать, и как меня, идущего по Шерман-бульвар, обогнал полисмен, – и должен выговориться, выплеснуть все это наружу. Но, стоит только открыть рот, я не могу вспомнить ничего – помню лишь, что должен о чем-то вспомнить, и потому снова и снова выхожу на полянку, к своим невероятно прекрасным родителям, повторяюсь снова и снова, как сказка, как шутки тех женщин на пароме…

– Разве я не люблю тебя? Разве я не доказал этого, разве ты не видишь, что я люблю тебя? Да. Так разве ты не хочешь, не можешь полюбить меня тоже?

Смотрю на экран, а он смотрит на меня. Он может видеть меня – так же, как я его – даже закрыв глаза. Он меня помнит. Штрих за штрихом запечатлел меня – лицо, волосы, тело – в памяти и украл, отнял меня у меня самого. А теперь еще взял меня в рот, и его язык и губы запомнили меня тоже. Я знал: он хочет, чтоб я погладил его светло-каштановую шевелюру, копной укрывшую мои колени… но не смог даже притронуться к его голове.