Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

«Чикагский предел» – история о том, как газетный репортер по имени Эд Адамс (Алан Лэдд) расследует трагедию загадочной девушки, Розиты Жандро, умершей в одиночестве от туберкулеза в обшарпанном номере второсортного отеля. Вскоре репортер узнает, что у нее было много имен, много лиц. Она любила архитектора, гангстера, калеку-профессора, боксера, миллионера, и к каждому из них поворачивалась иной гранью. Одержимый загадкой, Эд, конечно же, влюбляется в Розиту. «Слишком уж предсказуемо», – жалуется мое взрослое я. Но, когда мне было семь, предсказуемого здесь было мало («Лоры» я еще не смотрел), а в «Чикагском пределе» передо мной представал человек, движимый желанием понять, разобраться, мало-помалу превратившимся в желание защитить. Ну, а Розита Жандро была олицетворением памяти – в том-то и состояла ее загадка.

Она меняла лица, в глазах каждого – брата, боксера, миллионера, гангстера и всех остальных – становилась иной, а целиком существовала только в памяти. Я наблюдал этот механизм внутри другого, внешнего механизма две недели, до и во время знакомства с «Джимми». Любовь и память – все это было одно и то же.

Любовь и память помогали нам смириться со смертью. (Я еще не понимал этого, однако видел.) Репортер, Алан Лэдд, светло-каштановый блондин с безупречной линией подбородка и ослепительной ехидной улыбкой, сумел вернуть Розите жизнь, сделав ее воспоминания своими.

– Думаю, один только ты ее и понимал, – говорит Алану Лэдду Артур Кеннеди, играющий брата Розиты.

Ну да. Ведь большая часть мира страшно занята. Ей требуется подхлестывать себя сенсациями, ей нужно копить и тратить деньги, искать новые формы любовных отношений – полегче да покороче, зарабатывать на жизнь, продавать газеты, расстраивать вражеские козни при помощи собственных…

– Не понимаю, чего вам не хватает, – говорит Эд Адамс редактору «Джорнел». – Вот вам два убийства…

– …и загадочная девушка, – подхватываю я.

Его голос – голос раненного, но непобежденного – решителен и спокоен.

Сидящий рядом со мной смеется. Голос у него нормальный, но смех звучит как-то сдавленно, визгливо. Настало время обеда, «Чикагский предел» сегодня крутят уже по второму разу – значит, после следующего показа «Дезертиров» придется встать, пройти по проходу и выйти из кинотеатра. Случится это без двадцати пять, и солнце еще будет вовсю жарить с неба над сливочно белыми домиками широкого, пустынного Шерман-бульвар.

Я познакомился с этим человеком – ну, или он познакомился со мной – у прилавка буфета. Поначалу он был всего-навсего безликой высокой фигурой – светловолосой, одетой в темное. Мне до него дела не было, для меня он не значил ничего. Так оно и оставалось, даже когда он заговорил:

– Попкорн – штука полезная.

Я поднял на него взгляд. Узкие голубые глаза, гнилые зубы обнажены в улыбке. Щетина на подбородке. Я отвернулся, и человек в белой куртке за прилавком подал мне коробку попкорна.

– То есть, тебе на пользу пойдет. В попкорне полезного много – прямо из земли. Растет он на высоких таких стеблях – ростом с меня, совсем как любое другое зерно. Ты это знаешь?

Я промолчал. Тогда он захохотал и сказал человеку за прилавком:

– Глянь, он не знает, что детишки думают, будто попкорн растет внутри попкорновых автоматов!

Буфетчик отвернулся. Тогда светловолосый в черном снова повернулся ко мне.

– Ты часто сюда ходишь? – спросил он.

Забросив в рот несколько зерен попкорна, я взглянул на него.

Он улыбался, выставив напоказ гнилые зубы.

– Часто, – сказал он. – Каждый день, небось, здесь торчишь.

Я кивнул.

– Что, серьезно? Каждый день?

Я снова кивнул.

– А дома мы, значит, малость привираем, чем занимались весь день, верно? – спросил он, поджав губы и подняв брови, как комик-дворецкий из кино. Но его настроение тут же изменилось, и он стал абсолютно серьезным. Смотрел на меня, но не видел. – А любимый актер у тебя есть? У меня вот есть. Алан Лэдд.

И тогда я увидел – и увидел, и сообразил – что он думает, будто похож на Алана Лэдда. Да, он и вправду был похож – по крайней мере, чуточку. Стоило разглядеть это сходство, и он показался мне совсем другим человеком – куда более обаятельным. Ореол обаяния озарил его, как будто он играл роль – роль молодого оборванца с побуревшими неровными зубами.

– Я – Фрэнк, – сказал он, протягивая руку. – Давай пять.

Я подал ему руку.

– А попкорн в самом деле хорош, – продолжал он, запуская руку в коробку. – Хочешь, секрет открою?