Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

15.00.

Бонни Сойер лежала на большой двуспальной кровати в своем доме на Дип-Кат-роуд. Это был настоящий дом, а не трейлер, с фундаментом и подвалом. Ее муж, Редж, заколачивал хорошие деньги, работая механиком в Бакстоне.

На ней были только прозрачные голубые трусики, и она в нетерпении поглядывала на часы. 15.02. Ну где же он?

Почти сразу же за этой мыслью тихо открылась дверь, и внутрь прокрался Кори Брайент.

— Все в порядке? — прошептал он. Кори, которому было только двадцать два, уже два года работал в телефонной компании, и эта связь с замужней женщиной — и не с кем-нибудь, а с Бонни Сойер, «мисс графство Камберленд» 73-го года, — все еще пугала его.

Бонни улыбнулась ему.

— Если бы он был здесь, дорогой, — нежно сказала она, — у тебя в пузе уже была бы банка с экран телевизора.

Он проскользнул внутрь. Бонни протянула к нему руки.

— Я тебя люблю, Кори. Ты такой красивый.

Глаза Кори смотрели на то темное, что просвечивало сквозь прозрачный нейлон, и страх постепенно уходил из них. Он, спотыкаясь, пошел к ней, и когда они слились в объятия, где-то за окном, в лесу, запиликала цикада.

16.00.

Бейн Мейрс отодвинулся от стола, выполнив дневную норму. Он не ходил днем в парк и писал без перерыва, чтобы вечером с чистой совестью отправиться к Нортонам.

Он встал и потянулся, слушая, как хрустят его кости. Спина была мокрой от пота. Он достал из шкафчика у изголовья кровати чистое полотенце и пошел в ванную, чтобы успеть до прихода с работы основного населения.

Повесив полотенце на плечо, он повернулся к двери, но вдруг обернулся и поглядел в окно. В городе все замерло под чистым небом того глубокого голубого цвета, которым славится Новая Англия.

Он видел двухэтажные дома на Джойнтнер-Авеню, видел их плоские крыши, видел парк, где уже возились дети, вернувшиеся из школы, и лесистые холмы на северо-западе. Его глаза остановились на просвете в деревьях, где пересекались Бернс-роуд и Брунс-роуд, и где был виден нависающий над городом дом Марстенов.

Отсюда он казался крохотным, как детский кукольный домик. Ему это нравилось. Такой размер был безопасен. Можно было взять зловещий дом в руку и зажать в кулаке.

Возле дома стояла машина.

Он стоял с полотенцем на плече и глядел туда, чувствуя внезапный ужас, причины которого не знал и не хотел знать. Две отвалившихся ставни были поставлены на место, окончательно закрыв дом от постороннего взгляда.

Его губы медленно двигались, выговаривая слова, которые не мог понять никто — даже он сам.

17.00.

Мэттью Берк вышел из школы с портфелем в левой руке и направился к пустой стоянке, где стоял только его старый «чеви».

Ему было шестьдесят три, уже два года после пенсии, но он продолжал вести уроки английского и заниматься разными общественными делами, в первую очередь, школьным театром. Он только что закончил читать трехактную комедию под названием «Проблема Чарли». Теперь ему предстояло распределить роли среди дюжины мальчишек и девчонок и репетировать с ними до 30 октября, когда должна была состояться премьера. По теории Мэтта школьный спектакль, мог быть безвкусным, но полезным, как алфавитный суп Кэмпбелла. Придут родители, чтобы полюбоваться на своих чад. Придет обозреватель из камберлендского «Леджера», чтобы впасть в неизменный бурный восторг. Лучшая девушка (в этом году, наверное, Рути Крокетт) влюбится в кого-нибудь из актеров и, весьма возможно, лишится девственности непосредственно после спектакля.

В шестьдесят три Мэтту все еще нравилась его работа. Он не очень следил за дисциплиной (был слишком рассеян, чтобы эффективно выполнять карательные функции), но это его мало занимало. Он терпеливо читал сонеты Шекспира среди летающих по холодным классам бумажных самолетиков, стряхивал со своего стула кнопки и, веля открыть страницу 467 в учебнике, уже без особого удивления обнаруживал у себя в столе то кузнечика, то жабу, а один раз даже семифутовую черную змею.

Он измерил свой предмет вдоль и поперек, как Старый Мореход Кольриджа: Стэйнбек на первом уроке, Чосер на втором, структура предложения на третьем, и функции герундия после ланча. Его пальцы пожелтели скорее от мела, чем от никотина.

Ученики не особенно его любили, но многие относились с уважением, а некоторые учились у него любви и своему делу, даже такой эксцентричной и смиренной. Он любил свою работу.

Он сел в машину, включил радио, настроив его на портлендскую станцию, передающую рок-н-ролл. Рок всегда нравился ему. Он ехал домой.