Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

«Ты уверен, что это они, Родс?»

«Я говорю тебе!»

Через неделю ему в офис позвонили:

«Родс, мы накрыли сегодня Энди Гарви».

«Да? Я не удивлен. И что он делал?»

«Боб Томас поймал его, когда он выпускал воздух из шин твоего автобуса».

Ладно, ну и что с того, если это Гарви, а не Филбрук с Джеймсом? Все они держатся заодно, одна шайка, все покрывают друг друга.

Теперь снаружи раздался мощный гудок:

«Уоу, уооу, уоооооу…»

— Сукины дети, — прошептал он, поднимаясь с постели. Он наткнул штаны, не зажигая свет. Свет мог спугнуть маленьких гаденышей, а он этого не хотел.

В другой раз кто-то подложил ему на сиденье коровью лепешку, и он тоже подозревал, кто мог это сделать. Это можно было прочитать в его глазах. Но ничего, он разобрался с ним по-своему. Выкинул, как щенка, в четырех милях от дома — пускай идет хоть трое суток! Под конец тот заревел.

«Мистер Родс, я ничего не знаю. За что вы меня высадили?»

«Ты подложил мне на сиденье коровье дерьмо?»

«Не я, честное слово. Клянусь богом, не я».

Эти паршивцы способны с невинным взором врать собственной матери, и они часто именно это и делают. Он высаживал этого мальчишку еще дважды, и под конец тот признался. Но Чарли все равно вышвырнул его еще раз — для урока.

«Уооооооу…».

Он схватил рубашку и старую теннисную ракетку, стоящую в углу. Видит Бог, завтра чья-то задница будет здорово болеть!

Он вышел с заднего двора и пошел вокруг дома туда, где стоял его большой желтый автобус. Ему вспомнилась армия, разведка.

Он задержался за кустом олеандра и взглянул на автобус. Да, они были там, целая орда, темные силуэты на фоне стекол. В нем разгорался старый боевой пыл, и он изо всех сил сжал ручку ракетки. Черт, они выбили — шесть, семь, восемь — восемь окон в его автобусе!

Он прокрался вдоль желтого борта к входной дверце. Она была открыта. Чарли рывком вскочил на ступеньки.

— A-а! Всем стоять! Выключите этот чертов гудок, или я…

Мальчишка, сидящий на водительском месте и нажимавший обеими руками на гудок, повернулся к нему и жутко осклабился. Это был Ричи Боддин. Чарли почувствовал, как внутри его что-то оборвалось. Он был белым — белым, как простыня — кроме черных углей глаз и губ, которые были ярко-красными.

И его зубы…

Чарли Родс поглядел в салон.

Неужели там Майк Филбрук? Оди Джеймс? Боже, здесь и сыновья Гриффена! Хэл и Джек, сидят рядом, в волосах у них солома. Но они никогда не ездили в моем автобусе! Мэри Грегсон и Брент Тенни, прижавшиеся друг к другу. Она в пижаме, он в синих джинсах и фланелевой рубашке, вывернутой наизнанку, словно он забыл, как надо одеваться.

И Дэнни Глик. Но — о Боже! — он ведь умер; умер уже давно!

— Эй, — сказал он онемевшими губами. — Ребята.

Теннисная ракетка выпала из его рук. Раздался лязг, когда Ричи Боддин, продолжавший ухмыляться, нажал на рычаг, закрывающий переднюю дверь. Теперь все они встали со своих мест.

— Нет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Ребята… вы не поняли. Это же я. Чарли Родс. Вы… вы, — он поднял руки, показывая, что в них ничего нет, и начал отступать, пока не уперся спиной в ветровое стекло.

— Не надо, — прошептал он.

Они, ухмыляясь, подходили ближе.

— Прошу вас, не надо.

Они бросились на него.

Энн Нортон умерла во время краткого пути с первого этажа больницы на второй. Она содрогнулась, и из ее рта брызнула тоненькая струйка крови.

— Все, — сказал один из санитаров. — Выключайте сирену.

Еве Миллер снился сон.

Это был странный сон, очень реалистический. Пожар 51-го пылал под равнодушным небом, цвет которого менялся от бледно-голубого на горизонте до раскаленной белизны над головой. Солнце сверкало на нем, как начищенная медная монета. Повсюду пахло гарью; люди забросили дела и толпились на улицах, глядя на юго-запад, за луга, и на северо-запад, за лес. Дым стоял в воздухе все утро, но к полудню за фермой Гриффенов уже можно было разглядеть танцующие языки пламени. Раздувавший пожар западный ветер засыпал весь город белесым пеплом, похожим на ранний снег.

Ральф во сне был жив и пытался спасти их лесопилку. Но все перемешалось: там был и Эд, а с ним она встретилась только осенью 54-го.

Она смотрела на пожар из окон спальни, и она была обнаженной. Откуда-то к ней протянулись руки, грубые загорелые руки на фоне ее белой кожи, и она знала, что это Эд, хотя не видела даже его отражения в стекле.

«Эд, — попыталась она сказать, — не надо. Еще рано. Еще нет девяти».