Чайна Мьевилль - Переписчик

Повторяя чьи-то слова, Дроб сказал, мол, кто-то придет, чтобы найти чужаков и тех, кто родился от чужаков.

– Для такого всегда кого-нибудь посылают, – сказал он. – Правда всплыла, и теперь кто-то придет.

Я его не понимал. Кажется, я озвучил свои мысли о голове со свалки, что, в свою очередь, подтолкнуло Дроба обрушить на меня эту искаженную информацию.

– Я говорю о том же, – уверял он. – Я знаю эту голову. Из мусорного дома? Она с тех самых времен, когда появились учетчики… они боялись машин и разобрали их на куски. Некоторые выглядели вот так.

Еще до нашего рождения появились слухи о далеком восстании. Точнее, о приказе уничтожить, безрадостно расчленить все подобные механические создания. То была лишь одна из череды катастроф, пришедших к нам из маленького прибрежного города, который сам поддался тревоге, как свойственно всем, заразившись от чужой необъятной страны.

Позже я понял, что голова куклы, которую я отдал своей мертвой матери, должна была остаться единственным воспоминанием о механических телах, непризнанным мемориалом их творцу, в то время как прочие детали канули в небытие.

– Самые первые, – продолжил Дроб. Рассказывая все это, он пытался заставить меня смотреть на него. – Механические. Потом начались проблемы с поездами. И произошла война. Две войны! Одна внутри, другая снаружи.

Сэмма глядела на него настороженно. Кто ему все это поведал?

– Много лет назад. И закончилось все тем, что людей отправили провести учет, подсчитать чужаков. Как твой отец. Ты меня слышишь?

Я словно только что вновь все это услышал. И теперь удивляюсь, сколь многое из сказанного Дробом помню. Тогда я не думал об убийце, все мои мысли занимала убитая. Я пытался удержать ее ускользающую руку.

– Твоя мама уже на небесах, – сказал Дроб.

Я уставился вниз на брусчатку. Он говорил это из любезности.

Завтракали мы прямо из котла скрученными жесткими листьями. Пока я доедал остатки холодного тушеного мяса, меня нашли городские служащие.

Охотник шагнул в комнату и медленно прошел в мой угол сквозь пыль и свет. Он тяжело пробирался через перевернутые мебельные рамы, и дети смотрели на него разинув рты. Учительница ждала у порога.

– Итак, – начал охотник. Затем поднял пустые руки, будто хотел что-то показать – прямо как я, когда бежал вниз по склону. – Мы сходили к твоему отцу.

Кровь в венах побежала быстрее. Охотник мягко опустился на колени.

– Ты уверен в том, что видел?

– Эй, – окликнул его Дроб. Он ел свой завтрак, стоя под самой крышей на стропилах, сгорбившись и глядя вниз, точно мелкий домашний бог. – Ты называешь его лжецом?

Охотник вскинул голову и поджал губы.

– Вот в чем дело, – начал он. Все слушали. – Мы пришли в дом твоего отца. И он сказал, что ничего такого, о чем ты говорил, не было. Погоди, мальчик, погоди!

Я не издал ни звука, но, видимо, на лице что-то отразилось. А вот Сэмма зашипела.

– Никто на тебя не злится, – продолжил охотник. – Твой отец сказал, что ты пришел, когда они с твоей матерью спорили. Он тебя заметил, но ты уже увидел ссору и убежал, а потом он пытался тебя найти, вдруг ты сильно испугался. В общем… Твоя мама сказала, что ей все это надоело, и когда твой отец вернулся с поисков, она ушла. Ушла, мальчик. Обходным путем, может, чтобы не появляться в городе.

Я изумленно таращился.

– Не знаю. Так утверждает твой отец.

Охотник внимательно следил за мной.

– Он убил ее в верхней комнате, – сказал я.

Учительница покачала головой.

– Мы проверили, – кивнул охотник. – Там нет крови, мальчик. Ты знал, что твоя мама прежде уже уезжала?

– В порт, – сказал я, – у моря. – В голове тут же возникли белые стены коридора и грязное треснувшее окошко над дверью. – Это было давно…

– Она написала письмо, – прервала учительница. – Попрощалась.

Я мог только пялиться на нее, на ее покрытое шрамами, невыразительное лицо.

– Как у тебя с чтением? – спросил охотник. – Твой отец сказал, что нашел письмо на столе. Мы его забрали. Письмо не для него. Для тебя.

ПИСЬМО ГЛАСИЛО: «Я ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ ОСТАНУСЬ».

Чтобы показать его, меня отвели в школу. Прежде я там не бывал: у обитателей верховья нет денег на учебу.

Дроб замер в дверях классной комнаты, словно мой страж, а Сэмма стояла рядом со мной, наблюдая, как я шевелю губами. Охотник усадил меня за детский стол, спаянный со стулом, и вручил письмо.

Я читал: «Я должна уйти, потому что несчастна на холме. Я уйду. Наверное, ты разозлишься, но, надеюсь, хотя бы не будешь грустить. Мне грустно. Но я больше не могу здесь жить. Ухаживать за моим садом не нужно, но, если хочешь, я дарю его тебе. Тебе будет хорошо в этом доме, отец о тебе позаботится. Мне жаль, что приходится уходить, но оставаться я больше не могу. Твоя любящая мать».