Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

Снег падал трижды, ложился плотно и высоко, а после последнего снегопада наступил сильнейший мороз – такой, когда у людей дыханье перехватывает, а слабые телом и духом то и дело мрут в ночи. Это означало, что санный путь открыт, что дороги, которые идут по покрытым снегом рекам, стали глаже стекла, и сверкают снегом колеи, где летом сплошные рытвины и сломанные оси. Братья наблюдали за небом, ощущали холод, метались по дому, смазывали сапоги и натачивали наконечники копий.

Наконец день отъезда настал. Петр с сыновьями встали затемно и вышли на двор, как только начало светать. Их люди уже собрались. На утреннем морозе лица раскраснелись, кони били копытами и храпели, выпуская облачка пара. Конюх заседлал Бурана, норовистого жеребца Петра, и теперь с трудом удерживал его под уздцы. Петр потрепал коня, увернулся от его зубов и взлетел в седло. Конюх с радостью отскочил назад, облегченно вдохнув.

Вполглаза следя за своим норовистым конем, Петр наблюдал и за кажущейся неразберихой, царящей вокруг.

На конюшенном дворе мельтешили люди, кони и сани. Меха кучами лежали рядом с ящиками воска и свечей. Кувшины с брагой и медом соседствовали с тюками сушеных продуктов. Коля с покрасневшим от утреннего мороза носом распоряжался погрузкой последних саней. У него были материнские черные глаза: служанки проходили мимо него с хихиканьем.

Какая-то корзина упала со стуком, подняв облако снежинок, почти под ноги запряженного в сани коня. Животное прянуло вперед и в сторону. Коля успел отскочить, а Петр бросился к нему, но Саша его опередил. Он слетел со своей кобылы с кошачьей ловкостью, и в следующий миг уже остановил коня, шепча ему что-то на ухо. Животное успокоилось и выглядело пристыженным. Петр наблюдал за тем, как Саша выставил указующий палец и что-то сказал. Мужики поспешно взяли коня под уздцы и схватили корзину, вызвавшую переполох. Саша с ухмылкой добавил что-то еще, и все захохотали. Парнишка вернулся в седло. Посадка у него была лучше, чем у брата: он отлично ладил с лошадьми и ловко управлялся с саблей. «Прирожденный воин, – подумал Петр, – и предводитель. Марина, с сыновьями мне повезло».

Ольга выбежала из дверей кухни, а за ней поспешила Вася. Вышитые сарафаны девочек ярко выделялись на снегу. Ольга поддерживала обеими руками фартук, на котором горой лежали темные пышные ковриги, еще горячие после печки. Коля с Сашей уже устремились к ней. Вася дернула второго брата, уплетающего ковригу, за полу.

– Но почему мне нельзя с вами, Сашка? – заканючила она. – Я бы готовила вам ужин. Дуня меня научила. Я могла бы ехать с тобой на твоей кобыле, я ведь маленькая.

Она цеплялась за него обеими руками.

– Не в этот год, лягушонок, – ответил Саша. – Ты, и правда, маленькая – слишком маленькая. – Поймав ее грустный взгляд, он встал на снег на колени и вложил ей в руку остаток хлеба. – Ешь и становись крепче, сестренка, – сказал он, – чтобы подготовиться к путешествиям. Да хранит тебя Бог. – Он положил ладонь ей на голову, а потом запрыгнул на свою бурую лошадь по кличке Мышь.

– Сашка! – воскликнула Вася, но он уже отъехал, отдавая быстрые приказы людям, загружавшим последние сани.

Ольга поймала ее за руку и потянула за собой.

– Пошли, Васочка, – позвала она упирающуюся девочку.

Сестры подбежали к Петру. Последняя коврига уже начала остывать.

– Счастливого пути, батюшка, – пожелала Ольга.

«Как же моя Олечка не похожа на свою мать, – подумал Петр, – хоть лицо у нее точно такое же. Вот и хорошо: Марина была словно ястребица в клетке. Ольга мягче. Я найду ей хорошего мужа». Он улыбнулся дочерям.

– Храни Бог вас обеих, – сказал он. – Может, я привезу тебе мужа, Оля.

У Васи вырвался звук, похожий на тихое рычанье. Ольга засмеялась и покраснела, чуть было не выронив ковригу. Петр успел наклониться с седла и подхватить ее – и порадовался этому: дочь надрезала корку и налила внутрь меда, который потек от жара. Он оторвал большой кусок (зубы у него все были целы) и с наслаждением стал жевать.

– А ты, Вася, – добавил он строго, – слушайся сестру и не уходи далеко от дома.

– Да, батюшка, – отозвалась Вася, все с такой же завистью глядя на коней.

Петр вытер губы тыльной стороной руки. В толпе обозначилось некое подобие порядка.

– Прощайте, дочери, – сказал он. – Мы трогаемся. Держитесь подальше от саней.

Ольга кивнула с легкой печалью. Вася никак не ответила: вид у нее был мятежный. Раздались крики, защелкали бичи – и они уехали.