Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

Никита шагнул вперед – и присыпанная хвоей пластиковая бутылка громко затрещала под его ногой.

Баба Надя мгновенно развернулась, быстро и странно завертела головой, как будто пытаясь унюхать источник шума. Наконец она уставилась прямо на спрятавшихся в орешнике Катю с Никитой – ее цепкий взгляд буквально кожей чувствовался – и двинулась к ним.

– Стой, – выдохнула Катя Никите в ухо. – Стой, не шевелись.

Баба Надя подошла совсем близко. Теперь Никита видел ее лицо – закаменевшее, чумазое, с опущенными уголками тонких губ. На сизоватой щеке сидел раздувшийся комар, но она не сгоняла его, точно и не чувствовала ничего. Никита помнил бабу Надю замшево-дряблой на вид, уютной старушкой, а теперь она казалась неживой, окоченевшей, и тело свое тащила неуклюже, хоть и быстро, ставила ноги как попало, выворачивая ступни. И глаза ее бегали туда-сюда, пустые и круглые, как у птицы.

Она остановилась, уставилась на них в упор и вдруг улыбнулась – точнее, оскалила зубы, широко и хищно. Потом открыла рот и издала неуверенный, тихий звук, что-то среднее между «у» и «а». У Никиты волосы на затылке зашевелились, буквально, и мурашки промчались по всему телу ледяной стайкой. И тут баба Надя внезапно заплакала – вот это у нее получилось очень естественно. Мокрые подслеповатые глаза жалобно заморгали, седые брови поднялись горестным домиком. Никита дернулся, готовый уже броситься к несчастной, обиженной им старушке, помочь, утешить. Но тут баба Надя высунула длинный розовый язык и принялась слизывать бегущие по щекам слезы. И жалеть ее как-то сразу расхотелось.

Продемонстрировав еще пару очень, очень странных гримас, старушка резко развернулась и побрела прочь, все так же неуклюже переставляя ноги. Когда она отошла достаточно далеко, Катя опустила голову и шумно, с дрожью выдохнула.

– Что с ней? – спросил шепотом Никита, которого тоже трясло.

Катя молча полезла обратно в заросли, и он поспешил за ней.

– Если это обратно придет, скажи там всем, чтоб не пускали, – сказала наконец Катя, когда они забрались в самую гущу орешника.

– Это?.. Она с ума сошла, да? Как Витек?

Катя не ответила.

– Ну помнишь Витька? Тот мужик, который из леса вернулся…

Катя остановилась и покосилась на Никиту через плечо:

– Витек не возвращался. И это тоже не баба Надя.

– К-как это?..

– Это подменыш. Копия, подделка… Видел, как оно рожи корчило? Оно учится. Чтобы на человека было похоже. Тех, кто попадает в лес, забирают. И пытаются копию снять… Прекрати на меня так смотреть, я спиной чувствую.

– Кто забирает?

– Веришь мне теперь?

– Да верю, верю! – почти закричал Никита. – Кто забирает? Нас тоже заберут?!

У него еще в институте было прозвище «Тридцать три несчастья». И, конечно, только его могло так угораздить: полез черт-те куда вместе с не то ведьмой, не то сумасшедшей, а она еще и права в своем безумии оказалась.

– Тихо, – шикнула на него Катя. – Я же сказала – я покажу.

– Не надо показывать! – взмолился Никита. – Расскажи лучше.

– Ты не поверишь.

– Поверю! Кать, вот честное слово, во все поверю – и в инопланетян, и в конец света, и в параллельный мир…

– Это само собой, – кивнула Катя. – А в то, что я расскажу, – не поверишь.

Кусты наконец расступились, и они вышли… в тот же самый ельник. Никита посмотрел назад в надежде, что в закрутившем их на месте орешнике найдется какая-нибудь тропинка.

За его спиной ровными рядами уходили в глубь леса сумрачные елки. Никакого орешника и в помине не было. И никаких меток – тоже.

Они шли уже, наверное, целый час или больше – только вперед, никуда не сворачивая и следя за положением изредка мелькавшего между ветвями солнца. Оба молчали и только отмахивались от настырных комаров.

Ельник не заканчивался – он был везде, насколько хватало глаз. С нижних ветвей, сухих и мертвых, свисали разноцветными лохмотьями лишайники. Толстый слой хвои пружинил под ногами, поглощая все звуки. Жидкий пригородный лесок теперь стал совсем другим – дремучим, зловещим, наполненным странными звуками. Вокруг что-то протяжно скрипело, стонало, насмешливо ухало по-совиному. Если бы среди бесконечных рядов елей возникла вдруг избушка на курьих ножках, Никита бы не сильно удивился.

Но возникло нечто другое.

Сначала какая-то тень мелькнула у покрытой мхом коряги впереди. Никита присмотрелся, но ничего особенного там не заметил. Наверное, птица или белка, подумал он и тут же уловил краем глаза новое движение, правее и ближе. И снова там не обнаружилось ничего, кроме елок и чахлых кустиков малины. У Никиты иногда случалось подобное с сильного перепоя: он замечал в поле периферического зрения чьи-то еле заметные шевеления, смутные силуэты, поспешно прячущиеся тени. Первый шаг к настоящим чертям.