Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

«Нора, – подумал Никита, – точно – это же нора. Может, у Кати тоже есть система ходов под поселком, как у мертвого Кожебаткина. Логова для сна, укрытия, подкопы к охотничьим угодьям, кладовые, которые она набивает мясом про запас. Возможно, даже живым еще мясом, чтобы подольше не портилось. Та одинокая богомолка Лида – она же тихо пропала, бесследно. Может, Катя ее живую утащила – как папеньку своего с рюкзаком, ей же не впервой, – и заперла в своей кладовке. Лида сидела связанная в темноте, на земляном полу, и ждала, пока зверь проголодается. Когда заключенные в тайгу из лагеря бегут – они берут с собой кого-нибудь бесполезного, но гладенького. «Консервы» это называется, живые консервы. Вот и у нее небось по таким кладовым пара-тройка консервов раскидана. С Усовой она не рассчитала – шумная баба, семейная. Да еще и перчаткой, в дерьме испачканной, Катя побрезговала, отложила грязный кусочек в сторону. Выдала себя, не по-звериному это.

А с одинокими дачниками – пока заметят, что соседа не видать давно, пока забеспокоятся, времени много пройдет. А консервы хранятся тем временем спокойненько в темноте и прохладе. На земляном полу, в тринадцатой даче, надежно обездвиженные…»

В желудке громко забурлило, рванулась вверх по пищеводу застоявшаяся отрыжка, и Никиту вырвало. Сразу стало легче, только кислый перегар ударил в нос. Зато вся эта лихорадочная, бредовая чехарда в голове поутихла.

Катя покосилась на него со сдержанным недовольством, как на нагадившего кота, и в ее взгляде он прочел извечное «опять нажрался, Павлов». Вот незадача, и этот кусок мяса испачкался, подумал Никита и неожиданно отрывисто, совершенно по-гопнически заржал.

– Никуда ты не денешься, – сказал он, когда наконец отсмеялся. – Тебя весь поселок с собаками ищет.

Катя перегнулась через подоконник, с трудом оторвала несколько листьев лопуха, росшего прямо из фундамента, подошла к Никите и бросила листья поверх мерзкой лужицы. Опустилась на колени рядом, заглянула ему в глаза – да, снова, как тогда, на реке, – и тихо спросила:

– Ты тоже думаешь, что это я?

Накануне ночью в ее сон снова вторглось острое, почти болезненное ощущение чужого присутствия. В саду за окном тихо, но отчетливо шуршало, будто кто-то там ходил. Эти шорохи Катя слышала уже не в первый раз, но они были не такими громкими, чтобы окончательно ее разбудить. Она лишь поднималась к границе сна и яви и скользила по ней, а под сомкнутыми веками плыли темные пятна кустов, очертания спящего дома, приглушенные отсветы уличного фонаря. Запахи земли и влажной зелени щекотали ноздри. Так, должно быть, воспринимал окружающее пространство тот, кто бродил сейчас в саду. И Катя в полусне изо всех сил старалась внушить ему, что он не найдет ничего интересного в этом доме, который отделяла от шуршащей ночи одна только деревянная дверь. Тонкая, застекленная, по-дачному легкомысленная. Кто бы ты ни был, не смотри сюда, уговаривала неведомого гостя Катя, не иди ко мне. На что я тебе?

И дом действительно пропал из поля зрения того, кто шуршал и трещал ветками там, снаружи – только непонятно было, происходит это на самом деле или в Катином растревоженном воображении…

Внезапно что-то небольшое, но увесистое прыгнуло на Катю неведомо откуда, стиснуло грудную клетку, разом выдавив из легких весь воздух. Мгновенно проснувшись, Катя попыталась открыть глаза, но не смогла. Руки и ноги тоже не слушались, хотя она прекрасно их чувствовала. Это было дико и жутко – трепыхаться в панике внутри своего собственного, теплого и расслабленного сном тела, видя лишь багровые вспышки под веками. А то, что сидело плотным комом на груди, продолжало давить на ребра, не давало вздохнуть…

И в памяти смутно мелькнуло, что было, было уже такое. Давно. Незадолго до смерти бабушки Серафимы. Тогда она тоже растерялась и не сразу вспомнила, что полагается делать.

Катя шевельнула губами и беззвучно прошептала:

– К добру или к худу?..

Тяжесть исчезла. Катя рывком приподнялась в постели, жадно глотая воздух. Какие-то голубоватые отсветы плясали перед глазами, в ушах звенело. Катя зажмурилась, пытаясь восстановить дыхание и унять саднящую боль в груди.

Через несколько секунд она поняла, что звенит не в ушах. Это пел свою песенку давным-давно забытый на зарядке мобильный телефон. И отсветы были настоящие – от его дисплея.

Выйдя из оцепенения, Катя неуверенно положила на ладонь жужжащий гаджет. Номер, с которого звонили, не высвечивался, только два кружка – красный и зеленый. «Принять» – «отклонить». Это казалось невозможным, внушало благоговейный ужас, точно не телефонный дисплей зажегся, а вспыхнул непостижимым образом огонь на жертвеннике древнего капища…