Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

Этой ночью Вьюрки не спали. В темноте мелькали фонарики, плясали отблески настоящего, живого огня, лаяли перевозбужденные и растерянные собаки – Найда и пара цепных дворняг. Дачники устроили охоту на зверя. Поселок по совету Петухова разделили на квадраты, и каждая группа обыскивала свою территорию.

Юки бегала по гудящим Вьюркам, стараясь держаться подальше от безлюдных закоулков, путалась у охотников под ногами, потом приносила новости: пенсионер Волопас предлагает отпугивать зверя ультразвуком, обещал сделать из подручных материалов специальное устройство, но только через пару дней. Тамара Яковлевна не пускает охотников на свой участок, говорит, вы мне кошек передавите, с собаками вашими, а кошки вопят и кидаются на людей – назревает скандал. Максим Усов бродит один, с обрезом – очень страшный, а главное, откуда у него обрез? Андрей из седьмой дачи, приятель Пашки и Никиты, идти с Юки отказался и велел передать, чтобы все они тоже выходили на охоту, потому что это сейчас нужно для общего выживания.

– Для выживания дачников как вида, – задумчиво сказал Пашка.

Они с Никитой с вечера сидели в даче и пили. Точнее, когда Пашка и Юки, возвращаясь с реки, заглянули к Никите – тот уже пил. Пашке ничего не оставалось, как присоединиться.

Никита, поставивший, очевидно, перед собой цель прикончить за ночь все оставшиеся бутылки, говорил и говорил. Сначала – что не может это быть Катя. Да, всякое уже тут случалось, и ни логики никакой, ни справедливости, но не могла Катя вот так озвереть в одночасье. Она же три дня назад, как раз накануне того, как эту Лиду сожрали, к нему заходила, и если бы в ней что-то изменилось, он бы заметил, точно заметил. Может, она и странноватая, может, и впрямь, как Пашка говорит, у нее не все дома, но…

– А я не говорил, я только говорил, что говорят… – запротестовал Пашка и умолк, запутавшись.

Вообще то, что Никита к Кате неровно дышит, было всем уже известно. Как в кино, думала Юки, робко, но горячо Никите сочувствуя: она полюбила его – он оказался вампиром. Он полюбил ее – она оказалась оборотнем-людоедом. Только совсем не романтично получается, и не красиво ни капельки.

А в пропитанной густым спиртным духом темноте у Никиты уже рождалась новая версия: может, Катя только держала этого зверя у себя, приютила, пожалела. Черт его знает, какой зверь на самом деле, вдруг он на вид милый и безобидный как котенок. А он свою благодетельницу и сожрал, вырвавшись на свободу.

– Может, она и ягоды для него собирала, – подал голос Пашка. – Пыталась… ну… вегетарианцем сделать.

– Какие ягоды? – не понял Никита.

Юки рассказала про открытую калитку и ведро со странной смесью черных ягод – съедобных и ядовитых.

– Зачем она вообще в лес ходила… – снова затосковал Никита.

– Знала что-то, – убежденно закивала Юки.

– Про что?

– Про все!

Только об одном Никита даже сейчас, даже в дружеской компании ни словом не обмолвился – что Катя пришла к нему три дня назад не просто так, а с какой-то ахинеей: я, мол, знаю, что происходит, мне нужен свидетель… И все эти три дня он высматривал ее из-за забора, прикидывал, как бы подойти ненавязчиво, извиниться, отшутиться. Но так и не подошел. И не потому, что считал это ниже своего достоинства или стеснялся – он боялся, что она действительно знает. Какой-то еле уловимой иномирной жутью повеяло на него тогда, когда она стояла на пороге с этими рыжими цветами мертвых в руках. А может, это был просто сырой от дождя сквозняк. Сквозняк и бесшумная зарница, пробежавшая по пасмурному небу и отразившаяся в ее глазах.

– Ведьма, – сказал вдруг Пашка. Юки даже вздрогнула – она как раз думала о том же самом.

– Сам ты ведьм… ведьмедь, – Никита, пошатываясь, встал. – А я, если меня извинят дамы…

– Она нас всех и заколдовала, – яростно жестикулируя, доказывал его удаляющейся спине Пашка. – Нет, а правда. Вот кто она вообще? Это все она! Ты хоть фамилию ее знаешь?

Одно из главных правил для пьяного человека летней ночью – не смотреть на звезды, чтобы не рухнуть от головокружения на поверхность родной планеты. Но больше смотреть было некуда. Никита нашел с детства знакомый ковш Большой Медведицы, лихо отплясывавший сейчас свою звездную джигу. Сам он тоже опасно качнулся, но в последний момент поймал равновесие и стал, не выпуская из рук включенного фонарика, застегивать джинсы. Луч света метался в воздухе, выхватывая край крыши, ветку, куст шиповника…

И бесформенную темную массу, заворочавшуюся в этом кусте.