Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

Лежащий в грязи худой, опустившийся, с серым измазанным кровью и конской мочой лицом, бывший вояка представлял собою жалкое зрелище.

— Сопляки, — болезненно кряхтя, попытался улыбнуться. Улыбка получилась перекошенной. — И пить не умеют, и бить не умеют тоже.

Выплюнул выбитый зуб. Застонал, коснувшись распухшей скулы. Синяк от уха до шеи был явно оставлен носком увесистого сапога.

— Бить ногами безоружного… — снова застонал, вспомнив о боевой секире, пропитой им здесь же, в этом грязном портовом трактире.

Застонал в третий раз. Но уже не от боли, от бессилия. От чувства ненужности и бездарно уходящих дней. Воистину, солдат без войны — никчемный кусок дерьма.

Спина затекла, и холод мерзлой земли пробрался сквозь ветхое одеяние до самых костей. Он потянулся, разминая задубевшую шею. Почему так тихо? Смех шлюх и крики пьяных здесь не смолкали никогда, но сейчас ухо ловило лишь отрывистый собачий лай вдалеке, да еле различимый колокольный звон.

Хрустя позвонками, Дрюдор с трудом повернул голову в сторону трактира. Чей-то грязный башмак стоптанным каблуком уперся ему в лицо. За башмаком что-то чернело. Поднявшись на локтях, напрягая зрение, сержант присмотрелся. Взгляд скользнул дальше — вдоль ноги, на которую был надет башмак, мимо выпуклого бочкообразного живота, над торчащим вверх щетинистым подбородком и замер — поросячьи глазки хозяина обувки, безжизненно таращились прямиком в утреннее небо. Толстое тело трактирщика в когда-то белом, сейчас же напрочь пропитанном почерневшей кровью, фартуке распласталось в весьма несуразной позе — тело изогнуто крутой дугой, руки вытянуты над головой, словно его за них тащили, мертвые зрачки безумно расширены, из разорванного уха торчит выломанная ножка стула.

Забыв о боли, сержант поднялся на колени, огляделся. Вокруг валялись человеческие трупы — шлюхи в разорванных одеждах, рыбаки со вспоротыми животами. Среди островков талого весеннего снега, как после дождя, блестели черные лужицы крови. Собаки, обнюхивая и трусливо озираясь, пробовали на вкус вывернутые человеческие кишки, отрубленные конечности, облизывали кровь с изуродованных тел.

Вдали слышался барабанный бой. Сигнал походной трубы объявлял сбор.

С трудом встав на непослушные ноги, глядя по сторонам и не веря увиденному, он побрел вдоль облезлых стен, под которыми на мостовой лежали мертвые люди.

Выломанные двери, распахнутые окна, разбросанные пожитки. Горящие дома и убитые на каждом шагу — все свидетельствовало о зверском ночном погроме. Из окон доносился детский плач и еле различимый женский вой. Над крышами в бледном, местами пурпурном от пожарищ небосводе, кружили стервятники — извечные спутники смерти.

Рядом с трупом тучного бородатого горожанина тускло сверкнул металл. Наклонившись, сержант с трудом разжал заледенелые пальцы мертвеца. Поднял разделочный топор, привычно качнул на ладони, оценивая тяжесть, удовлетворенно цокнул языком. С оружием в руках сразу стало спокойнее.

— Видно, дерьмовой выдалась ночка, — чуть слышно произнес в пустоту. — А я-то надеялся на еще одно скучное утро.

Посты у шести городских ворот лазутчики перебили один за другим почти одновременно. Дозорные рекруты-новобранцы умирали под оманскими стенами не успев вынуть мечи из ножен. Не оказавший ни малейшего сопротивления городской гарнизон, отакийцы полностью вырезали в первую же ночь прямо в казармах. Спящие солдаты, так и не проснувшись, остались лежать в своих койках с умело перерезанными сонными артериями. Наёмники-островитяне не пришли на помощь — к утру их корабли спешно покинули берега провинции, присоединившись к вражескому флоту.

Основные войска наместника, сдерживая назойливые атаки банд северян и лесорубов, находились в двух днях пути от Омана, и по весенней распутице не смогли вернуться на помощь городу. Монтий бежал сразу, как только узнал о начале ночной резни, и после молниеносного захвата город на шесть дней был отдан солдатам на разграбление.

Разбитый на набережной лагерь напоминал дикий улей. Шестеро суток бесконечные вереницы подвод тянулись по узким городским улочкам, свозя награбленное на корабли. Тащили всё — от драгоценностей до кухонной утвари, от тюков с одеждой до телег с мебелью, от лошадей и волов до овец и домашней птицы. День и ночь добро грузилось на галеры, отбывающие за Сухое море, в то время как на смену приходили новые.