Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

От страха он закричал.

— Перестань, иначе высосу кровь, — нежно прошептала та, что плыла справа.

— Отпустите меня, пожалуйста! — вырвался отчаянный вопль.

— Хорошо, — раздался ласковый голосок слева.

Руки вмиг отпустили тело и, потеряв опору, кашевар едва вновь не пошёл ко дну. Сильная прибрежная волна стремительно вынесла его на песок, и напоследок — то ли вой ветра, то ли девичий вздох — послышалось:

— Это не тот…

Он очнулся. Жаркое сентябрьское солнце обожгло глаза и Долговязый непроизвольно прикрыл их тыльной стороной ладони. Приподнялся на локтях, огляделся. Он лежал на телеге, деревянные колеса которой давно не видавшие смазки, скрипели мерзко и протяжно. Сквозь противный звук донесся едва различимый не менее скрипучий старческий скрежет:

— Ожил? Вот и славно.

Старик не обернулся, сидя на облучке, продолжал кряхтеть и покачиваться в такт невыносимому колесному писку.

— Почти утонул. Чуть отливом не утащило. Повезло, что за корягу зацепился… Не каждый день такое везение. Прррр…

Говоривший натянул поводья, и душераздирающий скрип прекратился. Долговязый коснулся затылка. Мокрые волосы пропахли морем.

— Я видел… Деву Воды.

— Что? А, девки снятся? Мне уж давно не снятся, кхе-кхе… Поднимайся, давай. — Старик, кряхтя слез с телеги и ткнул в ногу кашевара корявым посохом. — Ты кто?

— Долговязым кличут. Куховарю я.

— Вот те на, — удивился тот, — а ну-ка, что это?

Достал из-под облучка холщёвый мешочек и высыпал на сухую изъеденную морщинами ладонь кучку измельченных рыже-коричневых листьев.

Долговязый с видом знатока облизнул большой и указательный пальцы, ткнув ими в стариковскую пятерню. Подхватил щепотку пряности, понюхал, внимательно осмотрел со всех сторон и положил на язык. Немного пожевав, подытожил:

— Степная майора.

— Хм, — старик одобрительно скривил уголки губ, — твоя правда, парень.

Затем внимательно осмотрел с макушки до пят, прищурился, словно что-то обдумывая и, наконец, добавил:

— Видать, мне само небо послало тебя.

После чего снова потянулся к своему тайнику, доставая глиняную флягу.

— Пить хочешь?

Долговязый утвердительно кивнул. Старик протянул ёмкость, и кашевар жадно приложился к горлышку опухшими непослушными губами.

— Пей, парень. Настойка знатная, магическая. Сбор мой. Проснешься свежим человеком.

Рука с флягой ослабела, в глазах помутилось. Он прикрыл отяжелевшие веки, и Дева Воды, острозубо улыбаясь, прошипела на ухо: «Теперь станет хорошо…».

— Что такое… — фляга выпала из обессиленных рук.

Солнечный свет тысячекратно ударил по глазам, рассыпаясь на множество радуг, окрасил пространство в невероятные цвета. Голова поплыла и растворилась в пустоте. Реальность исказилась, словно вывернулась наизнанку. Он посмотрел на свою открытую ладонь и не смог сосчитать количество пальцев. Они делились и размножались с невероятной скоростью, собирались в единое целое и тут же рассыпались на сотни частиц. Рука стремительно таяла, превращаясь в дым. Он сам, его прошлое, настоящее мгновенно исчезли в этом дыму. Запрокинув лицо к разноцветному небу, он растянул губы в дурацкой улыбке и расхохотался. Чувство реальности покидало его…

— Действует… — послышалось рядом, то ли скрип телеги, то ли стариковское кряхтение.

Когда Долговязый снова открыл глаза, старик сидел у костра, помешивая длинной ложкой мутное вонючее варево.

— Хаос прекрасен, — слышалось его скрипучее бурчание. — Все стремятся к порядку, но невдомёк глупцам и невеждам, что Хаос — это и есть истинный порядок.

Сумерки незаметно перетекали в тёмную беззвёздную ночь.

— Проснулся? Как ты? Голоден? Вот, поешь.

Держа двумя пальцами за черёнок, старик протянул райское яблочко. Долговязый взял плод, и опасливо посмотрел на старца.

— Не бойся, не отравлю.

Парень кивнул и в два укуса расправился с плодом. В животе приятно заурчало.

— Ну как?

— Вкусно.

Старик ухмыльнулся, прищурив один глаз:

— Хм… еще бы. Вымочен в отваре восьмилетнего корня мунраки и молодых листьев горной киолы. Утоляет голод на пару дней. Но ежели съесть, как сейчас, после заката. А коль съешь при солнечном свете, сразу умрешь. Сильнейший яд.

Долговязого чуть не вырвало. Он побледнел и поперхнулся.

— Вижу, ты готов уже, — старик подул на ложку с дымящимся варевом и, собрав трубочкой иссохшие губы, снял пробу. — Зови меня Знахарем, тебя же буду кликать Учеником. Чую, не уйдут мои знания в мир иной.