Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

В тусклых глазах старика мелькнула эйфория:

— Если на то будет воля Господа нашего.

— Не сомневаюсь, что всевышний возжелает именно этого. — Советник прокашлялся в кулак, пытаясь скрыть улыбку, спонтанно тронувшую его безусый рот. — Так что передать Монтию?

Старец протянул к небу худые руки:

— Передайте, что Единый благосклонен его праведным деяниям, а мы вместе с ним надеемся, что с божьей помощью и нашими молитвами Монтий Оманский, новый отакийский наместник в Герании, станет для этой страны проводником подлинной веры и преданным слугой юному королю Брусту. Ну и конечно, спасибо за щедрые дары. Монахи всё тщательно пересчитают, сделают опись и отчитаются за каждый грош…

— О, какие отчёты! — махнул рукой советник. — Этого не стоит, ваше святейшество!

— Нет-нет, богоугодное дело требует трепетного отношения и аккуратности.

— Это ваше право, как вы решите поступить с деньгами. Теперь они ваши, и поверьте, мы нисколько не сомневаемся, что деньги пойдут во благо веры. — Советник сделал короткую паузу. — Позвольте уточнить, стоит ли Монтию ждать и от принца, как бы это выразиться…

— Благосклонности? — перебил его старик. — Не беспокойтесь, сегодня ваш патрон угоден Брусту. Принц — мальчик набожный, и пока ваш покорный слуга исполняет роль его духовного наставника, пусть богопослушный Монтий спит спокойно. Так что…

От советника не скрылось то, как злорадно сверкнули блеклые стариковские глаза.

— Спасибо за участие, — он кивнул головой.

— …так что повторюсь, — служитель пропустил реплику мимо ушей, и советнику вдруг показалось, что в его болезненно натужном кряхтении мелькнули угрожающие нотки. Алые прожилки на старческом крючковатом носу побагровели, губы вытянулись в тонкие ниточки, голос принял резковатый оттенок: — Повторяю и надеюсь, что вы правильно понимаете меня, друг мой. Подношения необходимы и угодны для укрепления веры, но не забывайте главного, наместник обязан окончательно и как можно скорее встать на путь к богу и сделать всё, что обещал Единому… и мне. Нет, за него мне обещали лично вы, уважаемый Мышиный Глаз… — лицо старца исказила презрительная гримаса. — И прошу вас, Альфонсо, избавьтесь от этого мерзкого прозвища. От него несёт безвкусицей и старообрядничеством.

Быстро подавив раздражение, Иеорим вновь нацепил маску добропорядочности. Посмотри он внимательнее в лицо собеседнику, понял бы, что только что произошло на самом деле. Полукровка праздновал победу над жалким старым маразматиком, возомнившим себя умелым кукловодом. Точка не возврата только что осталась позади.

Некоторое время они шли молча. Затем советник спросил:

— А королева?

— Что королева? Надеюсь, скромная жизнь монахини придётся ей по душе.

— Возврата не будет?

— Милый Альфонсо, запомните, женщины никогда и ничего не прощают. Кстати, как вам удавалось лавировать, одновременно угождая таким двум опасным себялюбцам как Монтий и Гера?

Советник подумал о том, как же ему противен и мерзок этот хитрый скользкий старикашка, ошибочно возомнивший себя вершителем человеческих судеб. Он замедлил шаг, и его лицо стало непроницаемым. Челюсти плотно сжаты, холодный взгляд устремлён вдаль, руки оборонительно скрещены на груди. С трудом подавив приступ тошноты, вслух произнёс следующее:

— У меня были хорошие учителя. Вы не зря упомянули моего отца, стало быть, мне передалась частица его характера, и как видно, довольно немалая.

Скрипнули несмазанные дверные петли, и тёмная человеческая фигура склонилась так низко, что сбивчивое дыхание коснулось изуродованной клеймом щеки. Тень прислушивалась, водила ладонью над лицом, шептала что-то невнятное.

— Хвала Земле, жив, — наконец произнесла она голосом Знахаря.

Меченого била мелкая дрожь. Пот ручьями катил по спине, лёгкие просили воздуха, сердце билось в висках, отдаваясь редкими тяжёлыми ударами.

Он поднял голову и осмотрел обожжённые стены. Кожей почувствовал запах обугленной человеческой плоти вперемешку с тлеющей древесиной. Спёртая вонь немытых ног, дух подсыхающей крови, едкий аромат разлитых по полу настоек, всё перебил сладковатый запах жареного мяса.

Рядом неестественно выпучив на посиневшем лице прозрачные глаза, лежал тот самый низкорослый лучник, вязавший его руки верёвкой. Вернее — лежала верхняя половина лучника. Тело было разделено пополам, из живота вываливались обугленные кишки. Растянутые по дощаному полу бесформенными ошмётками, они остывали в больших бурых пятнах кипячёной крови и зловонно пахли. Рядом обгоревший лук и остатки стрел — угольки древков и оловянные отливки расплавленных наконечников.