Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 2

— Понять не могу, как ты из этой тетрадки столько всего вычитал?

— Кто тебе сказал, что я всё вычитал?

Его горячность потрясла меня. Надо было срочно ослабить напряжение, поскольку огонь в его глазах стал таким же противоестественным и нервным, как свечение пляжа. Я подошёл к другому окну поглядеть, не идёт ли доктор, но его не было.

— Не волнуйся, — сказал Нил. — Он придёт.

Я стоял и смотрел на неосвещённую дорогу, пока он не спросил нетерпеливо:

— Разве ты не хочешь дослушать до конца?

Он подождал, пока я сяду. Его напряжение подавляло, как низко нависшее небо. Мне показалось, что он не сводил с меня взгляд несколько минут; петля вокруг моих висков продолжала затягиваться. Наконец он сказал:

— Как, по-твоему, на что похож этот пляж?

— Он похож на пляж.

Нил только отмахнулся.

— Видишь ли, автор этих записок понял: то, что вышло из старых камней, двигалось к населённым районам. Так оно прибавляло в размерах. Вот почему оно перешло из Льюиса к Стрэнду.

— Всё это чепуха, конечно. Бред.

— Нет. Не бред. — Вне всякого сомнения, в его тихом голосе звучала с трудом контролируемая ярость. Та же ярость, что бушевала в ревущей ночи, в вое ветра и грохоте волн и грозном небе. Пляж настороженно трепетал. — А теперь оно придёт сюда, — пробормотал он. — Так должно быть.

— Если ты этому веришь, то конечно.

Его щека дёрнулась; моё замечание было для него всё равно что назойливая муха — такое же банальное.

— Узор можно прочитать там, снаружи, стоит только приглядеться, — бормотал он. — На это уходит весь день. Тогда начинаешь понимать, что это может быть. Оно живое, хотя не в том смысле, в каком мы понимаем жизнь.

Мне оставалось сказать первое, что пришло в голову, чтобы задержать его до прихода врача.

— А ты как это понимаешь?

Он ушёл от прямого ответа, но только выказал этим всю глубину своей одержимости.

— Разве насекомое признало бы в нас форму жизни?

Внезапно я понял, что он произносил слово «пляж», как жрец произносит имя своего бога. Значит, надо убираться от него подальше. Теперь уже не до доктора.

— Слушай, Нил, я думаю, нам лучше…

Он перебил меня, взблёскивая глазами.

— Ночью оно всего сильнее. Думаю, оно впитывает энергию на протяжении всего дня. Помнишь, тут сказано, что зыбучие пески появляются только ночью. Они движутся, понимаешь, заставляют тебя следовать изгибам узора. И море ночью другое. Из него выходят такие штуки. Они как символы, только живые. Думаю, их создаёт море. Они помогают оживлять узор.

Ужаснувшись, я мог лишь вернуться к окну и высматривать огни докторской машины или любые другие.

— Да, да, — продолжал Нил, не столько нетерпеливо, сколько успокаивающе. — Он идёт. — Но я заметил, как тайком от меня торжествующе усмехнулось в стекле его отражение.

Собравшись с силами, я сказал, обращаясь к этому отражению:

— Ты ведь не звонил доктору, правда, Нил?

— Нет. — Он улыбнулся, и его рот ожил, словно зыбучий песок. — Но он идёт.

Мой желудок стал медленно сжиматься; то же происходило с моей головой и с комнатой вокруг. Теперь я боялся стоять к Нилу спиной, но, когда я обернулся, мне было ещё страшнее задавать вопрос.

— Кто?

На миг мне показалось, что он не снизойдёт до ответа; он повернулся ко мне спиной и пристально смотрел на пляж — но я не могу больше писать так, будто у меня есть ещё сомнения, будто я не знаю конца. Ответом был пляж, его внушающее трепет преображение, хотя я не понимал, что вижу. Раздулся ли он, словно накачанный прерывистыми вздохами моря? Или кишел неясными силуэтами, паразитами, которые приплясывали на нём, погружались в него, всплывали, извиваясь, на его поверхность? Содрогался ли он от края до края, словно светящееся желе? Я пытался поверить в то, что это лишь эффект нависшей тьмы — но она лежала так густо, словно во всём мире не осталось никаких огней, кроме этого пульсирующего свечения.

Нил склонил голову к плечу и запрокинул ее назад. Мерцание в его глазах очень походило на свечение за окном. Слюна паутинкой повисла между его оскаленных зубов. Ухмылка его была знаком ужасающего благородства: он решил дать на мой вопрос прямой ответ. Его губы двигались, как и при чтении. Наконец я услышал то, о чем всеми силами старался не подозревать. Он производил тот самый звук, который я пытался не слышать в раковинах.

Что это было, заклинание или имя, о котором я его спрашивал? Я знал одно — этот звук, нечеловеческий и текучий, почти нечленораздельный, вызывал у меня тошноту, и я не мог отделить его от буйных голосов ветра и моря. Казалось, он наполнял всю комнату. Удары крови в моей голове пытались подхватить его ритм, непонятный и невыносимый. Я начал бочком, вдоль стенки, двигаться к входной двери.