Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 2

Его тело повернулось ко мне рывком, точно марионетка, которую держат за шею. Его голова смеялась, если, конечно, чавканье, похожее на возню в грязи, можно назвать смехом.

— Ты что, пытаешься смыться? — закричал он. — Да он завладел тобой ещё до моего приезда, точно тебе говорю. У тебя нет против него ни одного шанса, ведь мы же принесли его в дом, — и он подобрал раковину.

Стоило ему повернуть ко мне отверстие раковины, как головокружение мгновенно захлестнуло меня, швырнув вперёд. Стены сияли, тряслись, покрывались сонмами мелких тварей; мне показалось, что огромная туша замаячила за окном, загородив свет. Губы Нила двигались, но тошнотворный гул шел точно из глубокой пещеры или из раковины, шёл издалека, но становился всё ближе и чётче — голос чего-то текучего и громадного, постепенно обретающего форму. Возможно, так было потому, что я слушал его, но выбора я не имел.

Внезапно свободная рука Нила обхватила его лоб. Она походила на щипцы, отчаянным усилием пытающиеся извлечь что-то из его черепа.

— Оно растёт, — то ли всхлипнул, то ли экстатически выкрикнул он. Когда он говорил, текучее пение не унималось. Не успел я понять, что он затеял, как он уже распахнул заднюю дверь и был таков. Словно в кошмаре, сложные конвульсивные содрогания его тела напоминали танец.

Как только дверь с грохотом распахнулась, рёв бурной ночи хлынул внутрь. В этом внезапном всплеске было что-то жадное, ненасытное. Я стоял, парализованный, и слушал, но не мог сказать наверняка, похоже ли это на его заклинание. Я слышал его шаги, мягкие и плавные, когда он перескакивал с дюны на дюну. Через несколько минут до меня долетел слабый вскрик, который тут же стих.

Я сполз на пол и прислонился к стулу. Облегчение, опустошение, безразличие. Звуки вернулись на пляж, туда, где им полагалось быть; комната вновь стала неподвижной. И тут меня охватило отвращение к себе. Что, если Нил ранен или попал в зыбучий песок? Я дал его истерии временно одержать верх над моим искажённым болезнью восприятием, так неужели я воспользуюсь этим предлогом и даже не попытаюсь его спасти?

Наконец я принудил себя выйти наружу. Во всех бунгало было темно. Пляж мерцал, но не сильно. В небе тоже всё было в порядке. Только головокружение да стук крови в висках грозили исказить моё восприятие.

Я заставил себя протиснуться меж кустов, шипевших, как змеи, чьи пасти забиты песком. Из-за мешанины следов я то и дело спотыкался. В песке гремели пики тростника. На краю дюн поджидала тропа, готовая спустить меня вниз, к пляжу.

Пляж был забит. Я щурился, разглядывая прибрежный мусор. Мои глаза привыкли к полумраку, но следов Нила не различали. Я стал смотреть ещё внимательнее. Что это там, в песке, сандалии? Не дожидаясь, пока приступ головокружения швырнёт меня вниз, я сам соскользнул на пляж.

Да, это были сандалии Нила, и цепочка следов босых ног вела от них к куче мусора. Я осторожно тронул сандалии, жалея, что не взял с собой палку, — но место, где они лежали, наполовину засыпанные, выглядело вполне надёжным. Зачем же ему понадобилось их закапывать?

Я шёл за ним, постепенно привыкая к темноте. Я избегал ступать в его следы, потому что они петляли, образуя сложные узоры, которые против воли запоминались и вызывали у меня головокружение. Он шёл неровно, словно танцующий калека. Должно быть, он стал марионеткой на нитках собственных нервов, подумал я. Мне было немножко страшно встретиться с ним лицом к лицу, но попытаться я считал своим долгом.

Вращение его следов привело меня в самую гущу мусора. Приземистые расплывчатые силуэты окружили меня со всех сторон: из зазубренного обрубка торчали металлические щупальца, которые принялись шарить в воздухе, стоило мне подойти ближе; торчащий из песка автомобильный корпус, ржавый и бесформенный, походил на рисунок, сделанный неловкой детской рукой; в складном верхе от коляски сверкал, точно плешь, песочный ком. Я обрадовался, выбравшись из этого лабиринта: предметы будто шевелились в темноте, мне даже почудилось, будто плешивый ком вот-вот откроет осыпающийся рот.

Но на открытом пляже были свои помехи. Рябь и узоры на песке стали яснее и как будто беспокойно вибрировали. Я то и дело оглядывался на море, не потому, что оно меня тревожило — хотя его настойчивый неритмичный плеск мне мешал, — но из-за неотступного ощущения, будто волны движутся всё медленнее, становясь вязкими, как патока.

Я споткнулся и обернулся поглядеть, что подвернулось мне под ногу. На мерцающем пляже лежала рубашка Нила, та её часть, которую ещё не успел похоронить песок. Ошибки быть не могло; я узнал рисунок. Пляж подсвечивал её снизу, казалось, что нейлон испускает собственное сияние.