Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 2

— Я иду гулять, — объявил он хмуро, как после ссоры с женой.

Я был ему за это благодарен и погрузился в сон: лихорадка усилилась, голова была словно набита песком, и песчинки со скрипом тёрлись друг об друга. Точнее, я весь был из песка. Конечно, моё тело состоит из мельчайших частиц, и я решил, что моя болезнь нашла этому метафорическое выражение. Но песчинки, проплывавшие перед моим внутренним взором, были не кусочками кварца и не атомами. Некая конечность, тёмная и расплывчатая, тянулась к ним. Я пытался проснуться; мне не хотелось разглядывать её форму, ещё меньше мне хотелось знать, что она намерена делать с частицами — ведь пока конечность всасывала их в себя, поглощая их способом, который я отказывался постигать, я увидел, что песчинки были звёздами и мирами.

Я проснулся дрожа. Тело казалось чужим и своевольным. Я позволил ему трястись в своё удовольствие, — выбора у меня всё равно не было, — а сам начал искать ответ на вопрос, почему я проснулся, вскинув голову, как сторожевой пёс. Что меня разбудило?

Возможно, только ветер и море: оба шумели громче, настойчивее. Мои мысли вплелись в их ритм. Я понял, что был ещё один звук. Кусты скреблись, словно обросшие песком. Может, Нил вернулся? Спотыкаясь, я пошёл в его комнату. Она была пуста.

Пока я стоял у открытого окна, напрягая слух, мне показалось, будто я слышу его голос, размытый тусклым рокотом волн. Я выглянул наружу. Из-за низко пригнувшихся кустов на меня бросился дрожащий свет пляжа. Мне пришлось зажмуриться, я не мог понять, где пляшут беспокойные тощие фигуры — на песке или на сетчатке моих глаз; впечатление было такое, что и там, и здесь. Когда я открыл глаза снова, мне показалось, что я вижу Нила.

Или это был не он? Мигающий приглушённый блеск ещё сильнее искажал моё видение. Что это за предмет на песке, новый кусок плавника? Его форма озадачивала; мой мозг снова и снова видел в нём символ, напечатанный на беловатом листе. Из-за свечения казалось, будто он движется, рывками меняя позу, как будто ища нужную. Из-за света — а может, это глаза подводили меня — казалось, будто вокруг него всё пляшет.

Может, мне изменило чувство перспективы, и я неправильно судил о размерах, то ли фигуры, то ли пляжа? Да, это была фигура, какой бы огромной она ни казалась. Она двигала руками, как висящая на нитках марионетка. И была наполовину зарыта в песок.

Я свесился из окна, зовя Нила, но тут же отпрянул. В небе, должно быть, висела грозовая туча; она душила меня своей массой, огромная, как скала, готовая обрушиться и раздавить. Я заставил себя выйти к кустам, хотя кровь стучала у меня в висках и голова превратилась в сплошной сгусток боли.

Почти сразу я услышал, как кто-то шлёпает по дюнам. Кровь оглушала меня; шаги казались далёкими, словно топало какое-то огромное существо. Я вглядывался в тёмную тропу. За ней настойчиво мерцал пляж. Неизмеримая тьма парила надо мной. Вдруг невероятно близко из темноты вынырнула раздутая свечением голова. На миг мне казалось, что череп мой лопнет от напряжения. Потом Нил заговорил. Вой ветра не давал разобрать слов, но голос был его.

Пока мы шли к освещённым домам, угроза бури миновала, и я списал всё на своё плохое самочувствие.

— Конечно, я в порядке, — раздражённо ворчал он. — Просто я упал и от этого вскрикнул, вот и всё. — Зайдя в дом, я сразу увидел доказательство: песок покрывал его брюки до самых колен.

На следующий день он почти не говорил со мной. Рано ушёл на пляж и оставался там весь день. Не знаю, что это было: одержимость или уязвлённое самолюбие. Возможно, он просто не мог находиться вблизи меня; бывает, что больные находят общество друг друга невыносимым.

Я то и дело поглядывал, как он бродит среди дюн. Он ходил, точно по замысловатому лабиринту, и пристально рассматривал пляж. Искал ли он ключ к таинственной тетради? Или следы загрязнения? Пока найдёт, кисло подумал я, и сам заразится.

Я был слишком слаб, чтобы вмешаться. Пока я наблюдал за Нилом, мне показалось, что он периодически куда-то исчезал; стоило мне отвести взгляд, и я на несколько минут терял его из виду. Пляж белел, точно кость, и всё время шевелился. Я больше не мог объяснять свои зрительные аберрации исключительно дымкой и жарой.

Когда Нил вернулся, уже далеко за полдень, я попросил его позвонить доктору. Он явно был поражён, но всё-таки сказал:

— Кажется, телефон есть у станции?

— Кто-нибудь из соседей наверняка даст тебе позвонить.