Екатерина Бакулина - Гони его прочь! [СИ]

Все это не укладывалось в голове.

— Уходи, пожалуйста, — тихо попросила Валентина.

Соседка, баба Маша, заглянула после обеда.

— Кто это у тебя? — заявила еще от калитки.

— Это… — Валентина покосилась на сидевшего на скамеечке деда, и неожиданно соврала. — Это дядя Саша, двоюродный брат отца.

— Да? А чего он у тебя всю ночь во дворе стоял?

— Не спалось ему…

— А-а… — неопределенно протянула баба Маша. — Доброго дня вам! — и сделала было попытку подойти к деду поближе, но Валентина, как бы невзначай, преградила дорогу.

Дед даже не заметил, он сидел неподвижно, глядя в одну точку, словно высматривая что-то вдали. Зачем Валентина его выгораживает?

— У него, знаешь… — сказала шепотом, — голова немного не в порядке. Ты уж не обижайся.

— Голова?

— Угу.

Больше всего Валентине сейчас хотелось, чтобы соседка ушла… хотелось посидеть в тишине и поплакать. Страх вдруг прошел. Остались лишь раздражение и усталость.

— Слышь, Валь… а как на отца-то твоего похож, на покойника… земля ему пухом…

— Похож, — уверенно кивнула Валентина. — Братья ж…

— А, ну да…

Но что-то не давало бабе Маше покоя, она все приглядывалась.

— Валь, а это… откуда он?

— Оттуда!

Валентина поняла, что еще немного и сорвется, устроит истерику. Баба Маша глянула осуждающе.

— Вот только еще одного дармоеда тебе не хватало, — она трагически прицокнула языком. — И так два пацана голожопых на шее, мужик неизвестно где шляется, так еще этот…

А этот вдруг повернулся, уставился на бабу Машу невидящими глазами и зарычал.

Больше соседи Валентину не беспокоили. Не приходили. Они останавливались на улице за воротами, стояли, смотрели, иногда обсуждали что-то между собой, но заходить не торопились… да и просто поздороваться не торопились тоже. Пару раз Валентина пыталась окликнуть сама, ей вежливо отвечали, но тут же находили какие-то не отложные дела. Выходя за ворота Валентина чувствовала на себе косые взгляды и напряженную тишину.

Волновало ли это ее? Пока, пожалуй, что нет, и без того хватало забот. Двое маленьких детей, не до того…

С деньгами, вот, было плохо.

Муж, еще до рождения Мишки, уехал на заработки в Ростов. Первую неделю звонил каждый день, говорил, что страшно скучает, потом реже… потом раз в неделю посылал эсэмэску, а потом и вовсе тишина. Долгие гудки в трубке. Валентина пыталась звонить сама, но он не брал. Деньги Валентина получила лишь раз, да и то…

Зато дед помогал. И до того, как заболел, и теперь…

Теперь тоже он играл с Сережкой, носил от колонки воду, подметал дорожки, поливал и полол огород, даже достал где-то зеленую краску и начал красить забор. Валентина смотрела на все это…

Не знала, что думать.

Дед ничего не ел и не пил. Ни разу. Не говорил. Двигался очень медленно, словно во сне, размеренно, плавно. Не спал. Но привычную работу делал хорошо, уверенно.

Валентина в конце концов смирилась, пусть… Если от живого мужика помощи нет, так хоть…

Плакала по ночам.

А Сережка его очень любил и, кажется, видел и понимал что-то такое, чего не могла понять мать.

Он же не живой. Не живой!

Как такое возможно?

Вчера, когда Сережка полез зачем-то на крышу, свалился и расшиб коленку до крови, дед подбежал первый, подхватил, принялся гладить бережно и тихонько гудеть, словно баюкая: "уу-у, уу-у." Валентина даже не стала мешать. Промыла и намазала зеленкой лишь потом, когда Сережка успокоился.

А сегодня он с дедом, с самого утра, пускал самолетики.

— Валь, а Валь! Ну-ка, поди сюда, — окликнула баба Маша от ворот.

Валентина насторожилась, в хорошие новости что-то не верилось.

— Валь, а ты это… — баба Маша пожевала губу, все заглядывая куда-то Валентине через плечо. — Ты знаешь, на кладбище-то могила твоего отца разрыта… ага… и гроб, ну… поломан весь. И тела нет.

Нет тела… Очень захотелось рассмеяться, сказать, что вон оно, тело-то… но вдруг стало страшно. Как в первый день. И вроде как привыкла, но когда так…

Вдруг пришло понимание, что все по-настоящему. И надо что-то делать. Теперь не спрячешься, не скроешь, не отвернешься и не сделаешь вид, что не знаешь ничего.

Только сказать нечего. Знала ли она?

Неловко дернула плечом.

— Ты, это, Валь… ты, ну… этот твой, он же… — баба Маша охнула и побелела вся, начала креститься. — Он же упырь, Валь! Он же упырь… Ты гони его, слышишь? Гони его прочь!

Как же его прогнать? Он же отец. Пусть мертвый, но отец. Он любит их, помогает… и Сережке с ним так хорошо… Как же прогнать?