Линкольн Чайлд - Багровый берег [litres]

Марк включил его и направил луч ей в лицо:

– Фонарик не может осветить всю комнату.

– Не слепи меня.

– Я просто подтверждаю свои слова. Это, кажется, пятое отключение за год. Тебе уже пора бы понять, что нам необходим солидный запас свечей.

– Никто тебе не мешает купить свечи самому, когда ты бываешь в городе. А ты бываешь там каждый день.

– По-моему, об этом должна заботиться ты. Есть такое понятие – разделение труда.

– Ты ни разу не сказал, что у нас кончились свечи.

– Я говорил. Ты просто забыла.

Он с отвращением опустился на диван. Вот во что превратилась их жизнь – в каждодневные перебранки из-за всякой ерунды. Он не мог вспомнить, чем когда-то привлекла его эта женщина. Детей у них не было. Так что они могли бы расстаться хоть сегодня. Но тогда начались бы сложности, финансовые заморочки…

Ставня еще раз стукнула по стене дома, от сильного порыва ветра задребезжали оконные стекла. Ставня ударила еще сильнее, и окно со звоном разбилось. В дом ворвался вой ветра, сопровождаемый струями дождя, опрокинувшими фотографию в рамке на подоконнике.

– Ну, что я говорила! – с торжеством в голосе воскликнула Сара. – Посмотри, что случилось!

Новый порыв ветра принес в дом дождевые капли, упавшие на стол, и вой какого-то животного с улицы.

– Что это было? – спросил Марк.

Не ответив ему, Сара замерла, где стояла, вглядываясь в темноту:

– Это где-то совсем рядом с домом.

– Чья-нибудь дурацкая собака, оставленная под дождем.

– Как-то не похоже это на собаку.

– Да конечно собака. Кто еще может быть?

И снова раздался вой, на этот раз прямо под окном.

– Иди посмотри, – сказала Сара.

Марк взял фонарик, вышел в прихожую и посветил в дверное окно.

– А-а-а! – закричал он и отшатнулся назад, когда дверь с громким стуком распахнулась.

Внутрь запрыгнула темная фигура из ночного кошмара, окутанная одной лишь жуткой вонью. Лилли бешено замахал руками от недоверия и ужаса, пытаясь отпугнуть зверя, но тот с ужасным первобытным ревом обхватил его двумя жилистыми руками и вцепился ему в живот когтистыми пальцами.

– Нет, нет! – завопил Лилли, пытаясь вывернуться и чувствуя, как длинные острые когти вонзаются в его внутренности.

– Перестаньте! Нет! – словно откуда-то издалека донесся до него крик жены.

Раздался неожиданный хлюпающий звук, как будто жир отодрали от мяса, и страшные руки вспороли живот Лилли, распахнули, словно занавески. Все погрузилось в темноту, свет фонарика исчез, остались только его ощущения, и Лилли почувствовал, как холодный воздух ворвался в полость его тела, – это ощущение на миг пересилило даже мучительную боль. Он упал на спину с неописуемым криком ужаса и боли, осознавая, что кто-то потрошит его внутренности, громко и жадно чавкая.

Констанс Грин промокла до костей, пропитавшееся водой платье липло к телу, подол отяжелел от песка и грязи. Но она не чувствовала холода: бездомное детство в доках Нью-Йорка сделало ее неуязвимой для низких температур. Ветер трепал и раскачивал траву солянку и камыши, когда Констанс продиралась сквозь них, хлюпая низкими ботинками по болотистой почве и освещая себе путь лучом фонарика, пляшущим в темноте и высвечивающим хлесткие капли дождя. Она быстро продвигалась вперед, разгневанная, смущенная и униженная.

Поначалу она хотела просто уйти – убраться подальше, пока не натворила чего-нибудь жуткого и непоправимого, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Но когда она выбежала из гостиницы и направилась на юг, к дюнам и траве, в ее голове начали выстраиваться зачатки планов.

Где-то в глубине души Констанс понимала: то, что она делает, не просто вызов Пендергасту, это еще и иррационально и, возможно, опасно. Но ей было все равно. Она была уверена, что на сей раз ее опекун ошибся: в Эксмуте происходит что-то еще, что-то темное, странное, не поддающееся логическому осмыслению… и все еще не раскрытое. Она знала больше, чем он, о таких документах, как рукопись Саттера, знала, что в них подчас содержится больше, чем принято думать. «Obscura Peregrinatione ad Littus» («темное паломничество на южный берег») – вот тайна, которую еще предстоит раскрыть, и ответ на эту тайну лежал на юге, в развалинах Олдема. Пока она даже представить себе не могла, в чем разгадка. Но она докажет Пендергасту свою правоту. Докажет, а потом запрется в подвальных комнатах особняка на Риверсайд-драйв, известных только ей, и будет там сидеть, пока не почувствует в себе желания снова увидеть солнце.