Марк Олейник - Семь рек Рима

— Но если это не так, а мы знаем правду? — серьезно сказал Пат. — Я имею в виду то, что мы догадываемся, куда они пропали, и обманываем себя?

— Это легко проверить, — я рассмеялся. — Зря, что ли, эта штука называется Устами истины. Вот смотри, я уверен, что ничего не знаю про них. Сейчас я засуну руку в рот этому гражданину, ты задашь вопрос, и если я солгу, он откусит мне руку. Только не отказывайся, — Пат развернулась, и я едва удержал ее.

— Глупая затея, — сказала она, но кисть моей правой руки уже была внутри щели.

— Честное слово, — произнес я торжественно, — я не знаю, куда пропали все эти люди. Ни тот, что ехал с нами в автобусе, ни тот, что приставал к тебе на пляже. Ни Адриано, хотя он, скорее всего, дома. А продавщица вина… вероятно… отошла в туалет! Вот видишь, — я вынул руку. — Ничего не произошло. Я только дотронулся до чего-то холодного — вот и все.

Я улыбался, но Пат продолжала хмуриться.

— Ты знаешь, — сказал она. — Но не хочешь себе признаться.

— Это очень сложно, — я обнял ее. — Пойдем лучше еще немного выпьем. Я видел подходящую скамейку.

В этот день мы много ходили, и как ни старались, нам не удалось миновать ни Колизей, ни площадь Навона, ни фонтан Треви. На Кампо-деи-Фиори — еще одном разрекламированном туристическом месте, якобы самом старом римском рынке — мы снова подкрепились вином и добрались до Меркато-делле-Стампе — рынка гравюр. Там мы купили вполне приличную копию известной работы Пиранези и, сев на третий трамвай, вернулись к себе на Эсквилин к Порта-Маджоре.

— Честное слово, — сказала Пат, когда мы вышли на мостовую. — Меняю свои ноги на пару других, помоложе и помускулистей.

— Ну уж нет, — возразил я, — твои ноги нужны прежде всего мне. Зачем мне ноги чужой юной штангистки?

— Плевать, — мы снова прошли под бывшим акведуком и медленно двинулись к дому. — Я хромаю, — с возмущением произнесла Пат, — я устала как лошадь, а тебе жалко ничтожной замены.

Наконец мы добрались до нашей тяжелой, металлической, украшенной массивной решеткой двери. Я щелкнул ключом в замке.

— Уж очень я к ним привязался, — я опустил рюкзак на пол. — Иди искупайся скорее.

— Ладно, — Пат сбросила платье и, не успел я ею полюбоваться, прошла в душ, соединенный дверью прямо со спальней.

— Достань из холодильника спуманте, — раздался ее голос. — Я сейчас умру, если ты мне не дашь спуманте. Обожаю большое давление в бутылках.

Было четыре часа пополудни, когда мы заснули, а когда я проснулся через два часа, то увидел, как Пат смотрит на меня, и немедленно притянул ее к себе. Можно заниматься сексом много, смело или неумело — дело не в этом, дело в радости. Когда мы закончили, мы оба улыбались.

— Что дальше? — спросила Пат и натянула на себя простыню.

Исследовать город сегодня больше не хотелось, и я предложил просто поужинать в нашем саду.

— Я читал, что в Риме на первом месте паста, рецепт которой у нас совершенно неизвестен. Называется качо-е-пепе, «сыр и перец», — я поднялся и пошел в душ. — Только потом карбонара и аматричиана. В принципе, я могу сходить в магазин сам. А ты пока еще немного поваляешься.

— Нет, — Пат потянулась и откинула простыню. — Ну вот, — сказала она уже совсем другим, недовольным голосом, — начинается. Эта штука называется «месячные». Вся постель в крови. Может, ты действительно сам сходишь в магазин?

Ужин удался. Я приготовил аматричиану из макарон с названием «баветти номер тринадцать», восемьдесят центов за пачку в полкилограмма, пармезана, 15 евро за кило, но нам понадобилось всего грамм пятьдесят-семьдесят, гуанчиале — вяленых свиных щек, — десять евро килограмм, хватило тех же пятидесяти грамм, и полубутылки пассаты за 60 центов за пол-литра. Еще я купил много белого вина. Белое совершенно не подходило к такой пасте, но так было приятно вернуться от дождя и плотных красных вин к теплому солнышку и пузырящемуся белому слабенькому винцу.

Стол в садике стоял на выложенной коричневой плиткой площадке. Четыре стула вокруг и скамейка вдоль стены, которую сразу выбрала себе Пат. Собственно в саду — апельсиновое дерево, старая небольшая липа, трава, кадки с большими кактусами. На соседнем участке росла пальма. По бокам площадка была ограничена стенами, в одной из которых было две двери — высокая синяя и пониже зеленая. Между ними висела лампочка, и когда стемнело, я зажег свет.

Как описать счастье? Вы можете сказать, что я всего лишь сильно опьянел, если меня посетило такое сильное чувство, но нет — это было отдельно. Это чувство было где-то на уровне моей головы справа, и, скосив глаз, я и видел самый его сияющий краешек.