Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

— Сейчас обоссусь от такой чести! — бросаю я.

Да, похоже, немного щенячьего блефа еще осталось.

Григорий Михайлович мрачно усмехается в ответ, потом кивает:

— Сейчас вы обоссытесь.

Комар придерживает доску одной рукой, второй выуживает из-за пазухи молоток с гвоздем. Демонстративно машет у меня перед носом. Его руки в свете одинокой лампы кажутся красными и угловатыми.

— Вот как это делается, — говорит Григорий Михайлович, — берется доска… вот она у нас, — стучит у меня над головой, — молоток и гвоздь. Толщина доски — три сантиметра. Длинна гвоздя — четыре с половиной. Если повезет — вы поймете, как важны эти полтора сантиметра разницы. Так вот, сейчас мой… назовем его ассистентом, начнет вбивать в доску гвоздь. А я повторю вопрос: как насчет делового предложения?

— Ты же… — чертов язык заплетается. — Ты…

Тк — вонзается в доску гвоздь. А в моем черепе звучит канонадой:

«Тк Тк Тк Тк Тк Тк».

— Эту… ну-у… допустим, игру еще называют Теорией Неопределенности. По сути — вы наш кот Шредингера. Одновременно и живы, и мертвы, потому что гвоздь может добраться до черепа абсолютно в любой момент. И не стоит пытаться рассчитать. Три, четыре удара… Пф. Мой ассистент же не станок, правильно? И не плотник. Я удивляюсь, насколько это просто и в то же время эффективно. Раньше я действовал совсем по-другому. Но, как говорится, время все расставит по местам.

Я хочу снести ему голову. Оторвать паренька от земли и разбить о бетонный пол со всей дури. Пырять ножом в печень, как я умею. Как давно умею. Ших-ших-ших.

Иными словами — мне страшно.

В словах ублюдка чувствуется океан. Но не тот теплый и тропический. Этот иной. Густой, как кровь. В нем плавают льдины, и клыкастые твари норовят схватить тебя за ноги и утащить на дно. Я прежде такого не испытывал. С этим очкариком что-то не так, он больше меня, больше заплесневелых стен, больше темноты вокруг. Я его крепко запомнил.

Тк.

По спине расползаются мурашки. Сиди смирно. Дыхание учащается. Сиди смирно. Наверное, надо просто принять это. Плохая смерть для плохого человека. Так или иначе — я уйду молча, уйду без торговли. Грязно, но с достоинством. Сиди смирно!

— Стоп… Стоп-стоп.

Конечно. Ты ее недостоин, трус.

— Да? — Григорий Михайлович приподнимает бровь. — Вам есть что сказать?

— Какое у тебя предложение?

— О, так сразу к делам? А я думал, мы начнем с нейтральной беседы. Хотел хотя бы узнать: что вы вообще делали ночью на той старенькой улочке?

Я глотаю спертый воздух. Хочешь немного поболтать? Как повезло, что именно сейчас, примотанный к табурету, я никуда не спешу.

— Отмечал годовщину.

— Да ну. Так вы у нас семейный человек?!

Она улыбается как актриса Фэй Рэй, моя Диана. Только у нее в передних зубах небольшая щелочка. Украла улыбку у Фэй, когда мы смотрели старого «Кинг-Конга». Она не из тех, кто любит плюшевые игрушки. «Просто пылесборники», — говорит она. А еще обрезает кожуру с яблок (но только с красных!) и не понимает, как эти дамочки курят тонкие сигареты в фильмах — на сигаретах же остается помада.

— Да, — отвечаю я, — типа того.

— Здорово, что вас кто-то будет ждать дома. Дорога предстоит долгая. Я хочу… пригласить вас в одну очень экзотическую экспедицию.

— Что? Хочешь, чтобы я собирал для тебя жопокрылых бабочек в джунглях?

— Ну не будьте дураком. — Григорий Михайлович совсем обезоруживающе улыбается. Клянусь, в его словах океан. — Хочу, чтобы вы кое-кого убили. Будто вы еще на что-то способны?!

(кыты)

Первый раз я убил человека, когда мне было чуть меньше двадцати. Или чуть больше шестнадцати. Не помню. Такие воспоминания всегда торопятся укорениться в мыслях, стать твоей частью. Паразиты. Но паразиты, которых нельзя извести. Иначе потеряешь кусочек себя, иначе умом тронешься. Я видел парней, которые пытались прятать обрывки собственной жизни. Чертовски жалкое зрелище. Шрамы всегда расходятся, могилы разрываются, прошлое настигает.

С этим все ясно. Идем дальше.

Когда я впервые убил человека — мне дали кличку Шкрипач. Уже не помню почему. Наверное, потому что в жизни мы не выбираем только три вещи: родителей, клички и сны с четверга на воскресенье.

Парня звали как-то на Б. Он сказал, сплевывая: «Я не шуткую. Еще раз сунешься сюда, и я встречу твою мамашу после работы». А я ответил со всей своей злостью (и страшным остроумием): «Вырежу тебе вторую жопу на роже». Мы дрались на кулаках. Без говна. Я, конечно, мог бы приложить его камнем, но у меня и так всегда были, как это называется, manos frías. Холодные руки.