Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

Человек поднимает руку и показывает на узкий проход между домами.

— Мальчик, она туда побежала.

Как ему удается говорить безо рта?

Я вижу призрак сестры, Вики, исчезающей в этом коридоре. На секунду она оборачивается — у нее лицо Ули.

Сколько раз я видел этот мираж, обманку, прошлое?

Я бегу за ней, но проход исчезает. В воздухе над штакетником дрожит паутина из драгоценных нитей. Паук — капля муранского стекла. Сбиваю его, рву паутину. На пальцах выступает кровь.

Как часто я это делал?

Как часто забывал?

Иду дальше. Вперед. Назад. В лабиринте нет направлений.

Если свернуть не туда, пройти заклинанием скрытых дорог, можно прожить в Зазеркалье целую жизнь, скучную и водянистую, даже не поняв, что годами плелся в жуткой пустоте вымысла. Гармошка реальностей с тенями в складках.

Воспоминания — они возвращаются — похожи на пузырьки воздуха в мутном стекле. На сетевое задание, смысла которого не понимаешь. На странную карту с проложенным маршрутом, который ты с радостью соглашаешься пройти со своей двоюродной сестрой.

Они похожи на сны.

Сколько раз во сне мы сожалеем о том, что спим?

Я думаю об этом, когда улочка упирается в железный мостик, и продолжаю думать, когда мостик и пересохший канал остаются позади, а навстречу поднимается темно-синее озеро.

Я хочу снова увидеть Майю, увидеть Улю. Обнять их. Даже если для этого придется пройти сквозь черный испод. Сквозь мнимые отражения. Забыть и вспомнить.

Над черными камышами плывут длинные призрачные нити тумана.

Ледяная вода обжигает мои ступни.

(кавак)

Прислоняю лоб к холодному окну. Выдыхаю. По стеклу расползается туманное облако. Как раз напротив моего лица.

Думаю: почти как маску.

За этой маской мелькают сосны, тянутся к звездному небу снежные долины. Белый победил, вот что скажу. Белый светит даже ночью.

Санкт-Петрогрард остался далеко позади, наш поезд пересек последние очаги цивилизации. Он несется на север, в чужой край иглу и полярных огней. Трубы кашляют паром, и лязгают железные колеса по рельсам. С каждой секундой мы все ближе к цели. С каждой секундой я все больше хочу задать себе вопрос: ну и как тебя угораздило в это вписаться?!

Хотя известно как. Из-за деревянной шляпы.

— Надеюсь, вы не подведете, маэстро, а?

Поворачиваюсь. Там сидит этот Француз, потягивает красный каштановый чай. Не знаю, чего он вообще Француз, Григорий Михайлович так его назвал. А я бы просто сказал: «сальный хлыщ». Ничего личного. Что вижу, то и говорю.

— Надеюсь, — отвечаю я, — меня не убьют.

— Надейтесь. Кто ж запрещает.

Я думаю: как бы лучше устроиться на койке. Постоянно у меня с этим беда — не знаю, куда деть руки. Не знаю, какую позу выбрать, чтобы не казаться здоровенной угрюмой сволочью. Хотя, может, пора бы уже научиться принимать в себе некоторые вещи? У Дианы же как-то получалось находить меня «просто немного неотесанным». Но там другое. Одни люди хранят в груди мадридское солнце, как моя Диана, а вторые пусты, как эта бесконечная зима. И точка.

— Скоро сойдем? — наконец спрашиваю я.

— О, часов через восемь, — кивает Француз, — а пока можете отдохнуть.

Он прав. Где, если не здесь? По вагонам развозят мятный чай на железных подносах, сонный дед рубится в сахарные шашки (белый и тростниковый) с внуком, какой-то толстяк читает «Капитал», спрятанный под обложкой «Маленького принца». Настоящий мир в железной коробке. Скоро мы сойдем в зиму, а остальные двинут дальше. На восток. Они не заслужили оставаться здесь. Я заслужил.

Кладу голову на подушку.

Снаружи хватает опасностей, вот что я понял. Как те снежные дьяволы — туурнгаит. Перепуганные люди о них всякое шепчут. Мол, придет такой к твоему сыну во сне, и украдет у него язык изо рта, и имя у него украдет. А наутро малец оставит дом и убредет прочь. И замерзнет там. Или станет ветром, как становится ветром всякий, у кого нет имени. Так говорят.

Но в поезд дьяволам не пробраться — горячий пар размоет их морок.

Можно отдохнуть, можно поспать, можно забыть.

— Что такое Теорема Калигулы? — бросаю я Французу.